Время жестоких снов

Кошка Ведьмы лишь фыркнула презрительно. Понимала она, что у Бабуси, разозлившейся на измену одного из многочисленных своих любовников, имеются для этого все резоны, однако ж и думать не думала она использовать оборотные чары. Порядком уж насмотрелась на Бабусю в образе козы, чтобы согласиться на нечто столь же унизительное.

– Ну, нет так нет. – Бабуся махнула рукой почти небрежно.

Воздух вокруг Кошки Ведьмы вдруг засветился магически, огонь в очаге угас и тут же выстрелил свежими языками пламени.

Впервые за столько времени, с той встречи в далекой конюшне, когда увидала она Бабусю Ягодку впервые, Кошка Ведьмы была свободна. Совершенно, чудесно свободна. Она облизнулась неуверенно, переступила с лапки на лапку. Она оставалась огромной, выкормленной магическими отварами зверюгой с лохматой рыжей шерстью и с глазищами, светившимися в полумраке избы красным, – но путы исчезли. Она могла уйти, хоть сегодня сбежать из Вильжинской долины. От радости Кошка хотела сперва помчаться куда глаза глядят, танцевать вокруг собственного хвоста и в расплату за долгие годы неволи вонзить наконец когти в Бабусино лицо. Но вместо этого она гордо задрала хвост и вышла из комнаты. Все же была она Кошкой Ведьмы и намеревалась вести себя достойно, даже ежели сама ведьма напилась вусмерть из-за предательства любовника.

– А что до этого превращения, – неприлично заржала Бабуся, – так, думаю, до него еще дойдет.

Не дошло – ни тогда, ни позднее. Дюжину лет спустя, когда Канюка отозвали в аббатство, дабы стал тот опорой престарелому настоятелю, Кошка Ведьмы отправилась вместе с ним – купно со всей ордою кобольдов, гномят и домовенков, которые так привязались к пробсту Вильжинской долины, что решили переселиться вместе с ним. Правда, магическая мелочь затаилась позади повозки и не лезла Канюку на глаза, однако Кошка Ведьмы подозревала, что настоятель прекрасно знал об их присутствии. Впрочем, Канюк со временем проникся сельскими обычаями и даже привык мимоходом стряхивать несколько капель пива для домовых убожат, у печки же всегда стояла миска с солью и крошками хлеба. Довольно скоро пробст Вильжинской долины сделался настоятелем могущественного монастыря Цион Церена, а слава о его набожности достигла дальних пределов Змиевых гор. Паломники с удивлением рассказывали об огромном рыжем котище, который ходил за ним, словно верный пес, а другие говаривали, что был это истинный зверолак, искупающий прошлые прегрешенья, третьи же – что это демон, заключенный в тело твари и отступивший пред силой святого мужа.

Как бы там ни было, но когда пришел час Пыли Биргидьо, Канюк отправил монахов на юг, сам же остался в обезлюдевшем монастыре. Не хотел бросать он святые образа и могилы собратьев, да и был уже столь древний и слабый, что не пережил бы тягот путешествия. Потом поселяне рассказывали, что видели его на стенах, худого и клонящегося к земле, как пел он утренний гимн в честь Цион Церена, и белое храмовое одеяние его сверкало на солнце, а рядом стоял рыжий котище. Врата аббатства оставили распахнутыми, – поскольку никогда не закрывали их ни перед кем из страждущих, – и войско норхемнов одним осенним утром подступило к ним, словно несметные муравьиные полчища. Поселяне опасались, что монастырь сгорит, как горели в странах Внутреннего Моря иные пристанища богов, однако захватчики в ту же ночь бежали, и больше никто из них никогда не появлялся вблизи аббатства.

Когда же крестьянский люд осмелел настолько, чтоб войти в монастырь, в самом дальнем, в самом святом притворе увидели Канюка: лежал он, пронзенный копьем южан у стоп божьей статуи. Не слишком это их удивило: Пыль не славилась милосердием. Однако прежде чем нашли они мертвого аббата, пришлось им миновать завалы мертвых норхемнов – порванных в клочья дикими зверями, сожженных ведьмовским огнем так, что даже пол остекленел от жара, почернелых от криков ночниц и от гномьих укусов. Поселяне толком-то и не знали о магическом народце Змиевых гор, поэтому и не искали по углам огневых кобольдов, гномов и маников, которые отомстили за смерть аббата. Однако подле самого Канюка, под трупом воина с разодранным горлом, нашли они мертвого рыжего кота и погребли его в ногах могилки аббата, коего со времени начали почитать как святого мученика и личного патрона Змиевых гор.

На святых образах Канюк – седенький старец, который стоит на коленях подле статуи Цион Церена в ожидании своих убийц. И всегда сопровождает его рыжая кошка.

Перевод Сергея Легезы

Сергей Легеза. Чудо с бомбардой

Стояли мы в Мухожорках, в Пчелиной Запруде по-старому: большая деревенька, зажиточная.

Была зажиточная.

На Франкфуртском тракте всякий обоз – хоть с солью и зерном вниз, хоть с пивом и сукном вверх, – через нее. Одних трактиров – три подворья, опять же курочки, кабанчики… Богато, в общем, жили.