Время жить и время умирать

– Нет, вы слыхали этакую белиберду? – спросил он, глядя по сторонам. – Единственный, кто тут рассуждает про супружескую измену, это ты! Вот чепуха-то! Супружескую измену, дурень, я бы совершил, если б жена моя была здесь, а я бы спал с другой! Но жены тут нет, в том-то и дело! Какая же тут супружеская измена? Будь жена здесь, я бы с хозяйкой не спал!

– Не слушай ты его, – сказал Фельдман. – Завидует он, вот и все. А что случилось потом, после того как ты назвал ее Луизой?

– Да не Луизой. Она и есть Луиза. Я ее Альмой назвал.

– Ладно, стало быть, Альмой. Так что было-то?

– Что было? Ты не поверишь, приятель! Вместо того чтоб посмеяться или учинить скандал, что она делает? Начинает рыдать. Слезы, как у крокодила, представляешь? Толстухам нельзя реветь, приятель…

Ройтер закашлялся, закрыл книгу и с интересом взглянул на Бёттхера:

– Почему нельзя?

– Не к лицу им это. Не подходит к ихней солидности. Толстухам смеяться надо.

– А твоя Альма засмеялась бы, если б ты ее Луизой назвал? – ехидно спросил яйцеголовый картежник.

– Будь на ее месте моя Альма, – спокойно и с огромным превосходством произнес Бёттхер, – я бы первым делом схлопотал по морде ближайшей пивной бутылкой. А потом всем, что не привинчено. А после, когда бы я очухался, она бы так меня отделала, что остались бы разве что ботинки. Вот что было бы, дурья ты башка.

Яйцеголовый помолчал. Похоже, эта картина сразила его.

– И такую женщину ты обманываешь? – хрипло спросил он.

– Да пойми ты, я ее не обманываю! Будь она здесь, я бы на хозяйку даже не посмотрел! Это не измена. Просто необходимая оборона.

Ройтер повернулся к Греберу:

– А ты? Чего достиг со своей бутылкой арманьяка?

– Ничего.

– Ничего? – переспросил Фельдман. – И спишь как убитый до обеда?

– Да. Черт его знает, почему я вдруг так устал. Хоть сейчас опять засну. Такое ощущение, будто неделю глаз не смыкал.

– Так ложись и спи дальше.

– Мудрый совет, – одобрил Ройтер. – Совет мастера-засони Фельдмана.

– Фельдман – болван, – объявил яйцеголовый, который аккурат пасовал. – Весь свой отпуск проспит. В результате окажется – отпуска вроде как и не было. С тем же успехом мог бы дрыхнуть на фронте, а отпуск видеть во сне.

– Это по-твоему, браток. На самом деле наоборот, – ответил Фельдман. – Я тут сплю, а во сне вижу, будто я на фронте.

– И где ты на самом деле? – спросил Ройтер.

– Чего? Здесь, где ж еще?

– Ты уверен?

– Вот это я и имею в виду, – хихикнул яйцеголовый. – Какая разница, где он находится, ежели постоянно дрыхнет. Просто он осёл и не понимает.

– Когда я просыпаюсь, умники, разница очень даже большая, – вдруг разозлился Фельдман и опять лег.

Ройтер снова повернулся к Греберу.

– А ты? Что думаешь нынче сделать для своей бессмертной души?

– Скажи-ка мне, куда пойти, если хочешь хорошенько поужинать.

– Один?

– Нет.

– Тогда топай в «Германию». Только туда, другого места нет. Правда, тебя могут и не пустить. Во фронтовом-то клифте. Это офицерская гостиница. И ресторан тоже. Хотя, возможно, официанта впечатлят твои побрякушки.

Гребер оглядел себя. Мундир в заплатах и до крайности обтрепан.

– Можешь одолжить мне свой френч? – спросил он.

– Охотно. Ты всего фунтов на тридцать полегче меня. В нем тебя прямо с порога вышвырнут. Но я могу организовать выходной унтер-офицерский мундир твоего размера, с брюками. Если наденешь поверх шинель, в казарме никто и не заметит. Кстати, почему ты до сих пор рядовой? Тебе давно пора быть лейтенантом.

– Я уже разок был унтером. А потом избил лейтенанта, и меня разжаловали. Еще повезло, что в штрафную роту не закатали. Но насчет повышения с тех пор амба.

– Ладно. В таком разе у тебя даже есть моральное право на унтер-офицерский мундир. Если пойдешь с дамой в «Германию», закажи «Йоханнисбергер кохсберг» тридцать седьмого года из подвалов Г. Х. фон Мумма. Винцо – мертвых из могилы подымет.

– Отлично. Именно это мне и нужно.

Поднялся туман. Гребер стоял на мосту через реку. Вода, сплошь в обломках, черная и вялая, плескалась среди балок и домашней утвари. Напротив темнел в белом мареве силуэт школы. Минуту-другую он смотрел туда, потом по мосту вернулся назад и зашагал переулком, ведущим к школьному двору. Большие железные ворота, отсыревшие от влаги, стояли нараспашку. Он вошел во двор. Пусто. Ни души, час уже слишком поздний. Он пересек двор, вышел на берег реки. Темные стволы каштанов вырастали из тумана, словно угольные колонны. Под деревьями стояли влажные скамейки. Греберу вспомнилось, что он частенько сидел тут. Тогдашние мечты не сбылись. Прямо со школьной скамьи он отправился на войну.