Время жить и время умирать

Гребер поставил бутылку на стол. Хотел встать и уйти, но не встал. Вынудил себя остаться. Хватит, слишком часто он закрывал глаза и не желал ничего знать. И он, и сотни тысяч других, и все как один верили, что так можно унять свою совесть. Больше он этого не желал. Не желал увиливать. Не затем он приехал в отпуск.

– Может, все-таки выпьешь еще? – спросил Альфонс.

Гребер взглянул на Хайни, тот задремал.

– Он до сих пор в СД?

– Уже нет. Теперь здесь служит.

– Где?

– Обер-шарфюрер в концлагере.

– В концлагере?

– Да. Хлебни еще глоточек, Эрнст! Кто знает, когда опять свидимся! И посиди еще немножко. Не убегай сразу!

– Ладно, – сказал Гребер, не сводя глаз с Хайни. – Никуда я не убегу.

– Наконец-то разумные слова. Что будешь пить? Еще водки?

– Нет. Давай тминную или коньяк. Не водки.

Хайни шевельнулся.

– Конечно, не водки, – едва ворочая языком, буркнул он. – Слишком много чести. Водку мы сами лакали. Это был бензин. Он и горит лучше…

Хайни блевал в ванной. Альфонс с Гребером стояли на крыльце. По небу плыли ослепительно белые пушистые облачка. В березах распевал дрозд, черный комочек с желтым клювом и голосом, полным весны.

– Лихой парень этот Хайни, а? – сказал Альфонс со смесью ужаса и восхищения. Так мальчишка говорит о кровожадном индейском вожде.

– Он лихой с людьми, которые не могут защититься, – ответил Гребер.

– У него одна рука не действует, Эрнст. Из-за этого на фронт его не берут. После большой драки с коммунистами в тридцать втором. Потому он и звереет. Ты ведь слышал, что́ он рассказывал! – Альфонс пыхтел обугленной сигарой, которую закурил, когда Хайни делился воспоминаниями. От волнения она у него потухла. – Ничего себе, а?

– Да уж, ничего себе. Ты бы хотел в этом участвовать?

На миг Биндинг задумался. Потом покачал головой:

– Да нет, пожалуй. Ну, может, разок, чтобы увидеть. Но вообще я по натуре не такой. Слишком романтичный, Эрнст.

В дверях появился Хайни. Очень бледный.

– Служба! – проворчал он. – Опоздал я! Пора! Взгрею гадов как следует!

Он заковылял по садовой дорожке. У калитки поправил фуражку, выпрямился и, точно аист, зашагал дальше.

– Не хотел бы я быть тем лагерником, который сейчас попадется Хайни в лапы, – сказал Биндинг.

Гребер поднял глаза. Он подумал о том же.

– По-твоему, это правильно, Альфонс?

Биндинг пожал плечами:

– Они ведь враги народа, Эрнст. Не зря же там сидят.

– Бурмайстер был врагом народа?

Альфонс рассмеялся:

– Это личное. С ним ничего особо и не случилось.

– А если бы случилось?

– Ну тогда бы ему не повезло. Теперь многим не везет, Эрнст. Например, из-за бомбежек. Пять тысяч погибших только в этом городе. Люди получше тех, что в концлагере. И вообще, какое мне дело, что там происходит? Я за это не отвечаю. И ты тоже.

Несколько воробьев, чирикая, слетели к птичьей купальне посреди газона. Один шагнул в воду и захлопал крылышками, а секунду спустя все остальные тоже заплескались в маленьком бассейне. Альфонс увлеченно наблюдал за ними. О Хайни он, кажется, успел начисто забыть.

Глядя на довольное, простодушное лицо, Гребер вдруг осознал безнадежность, на которую вовеки обречены справедливость и сострадание: им суждено снова и снова разбиваться об эгоизм, равнодушие и страх, – а еще осознал, что и сам не составляет исключения и тоже замешан во всем этом, замешан каким-то неведомым, чуждым и грозным образом. Ему казалось, будто он и Биндинг чем-то связаны друг с другом, сколько бы он этому ни сопротивлялся.

– С ответственностью все не так просто, Альфонс, – мрачно сказал он.

– Но, Эрнст! Здесь не до шуток! Отвечать можно только за то, что сделал сам. И опять-таки если не по приказу.

– Расстреливая заложников, мы говорим прямо противоположное – что они в ответе за сделанное другими.

– Ты расстреливал заложников? – спросил Биндинг и с интересом обернулся к нему.

Гребер не ответил.

– Заложники, Эрнст, – это исключения, угрожаемые ситуации.

– Всё сплошь угрожаемые ситуации, – горько сказал Гребер. – Я имею в виду все, что делаем мы сами. Не то, что делают другие, разумеется. Когда мы бомбим город, это стратегическая необходимость, а когда бомбят другие – подлое преступление.

– Вот именно! Наконец-то здравая мысль! – Альфонс лукаво покосился на Гребера и усмехнулся. – Это называется современная политика! Правильно все, что на пользу немецкому народу, так сказал рейхсминистр юстиции. А уж он-то должен знать! Мы лишь исполняем свой долг. И ответственности не несем. – Он наклонился вперед. – Смотри-ка, дрозд, вон там! Первый раз купается! А воробьи-то врассыпную кинулись!