Время жить и время умирать

Минуту-другую он стоял не шевелясь. За все время, что был в отпуске, он толком не вспоминал о своих товарищах. Воспоминание камнем кануло в глубины его существа. А теперь вернулось.

Ему почудилось, будто из-под земли поднимается серое одиночество. Без единого звука. Сводка сообщала о тяжелых боях на участке Гребера, но серое одиночество было беззвучно и лишено красок, словно в нем давным-давно умерли и свет, и даже упорство боя. Поднимались тени, бескровные, пустые, они двигались и глядели – на него, сквозь него, – а когда падали, были как серая, изрытая земля, и земля была как они, словно двигалась в них и росла. Высокое сияющее небо над головой, казалось, утрачивало цвет на фоне серого дыма этого бесконечного умирания, что как бы вырастало из-под земли и затмевало солнце. Предательство, с горечью думал он, их предали и осквернили, соединили их борьбу и смерть с убийством, с несправедливостью, с ложью, с насилием, их обманули, обманом отняли все, даже их жалкую, храбрую, плачевную и бессмысленную смерть.

Женщина, несшая в охапке мешок, толкнула его и раздраженно воскликнула:

– Вы что, ослепли?

– Да нет, – сказал Гребер, не двинувшись с места.

– Что ж тогда стоите на дороге?

Гребер не ответил. Он вдруг понял, зачем пошел следом за Хайни. Тьма, которая так часто охватывала его на фронте, вопрос, на который он не смел дать ответ, внезапное, гнетущее отчаяние, от которого он снова и снова увиливал, – они наконец настигли его и потребовали объяснений, и теперь он знал, что с ним происходит, и более не желал увиливать. Желал ясности. Был готов. Польман, подумал он. Фрезенбург просил навестить его. А я забыл. Вот с ним и поговорю. Надо поговорить с кем-нибудь, кому можно доверять.

– Болван! – сказала тяжело нагруженная женщина и потащилась дальше.

Одна половина площади Янплац лежала в руинах, вторая уцелела. Только разбилось несколько окон. В этих домах продолжалась будничная жизнь, женщины убирались и стряпали, тогда как фасады напротив рухнули, обнажив остатки комнат, где со стен свисали клочья обоев, словно рваные флаги после проигранного сражения.

Дом, где раньше жил Польман, был на разрушенной стороне. Верхние этажи обвалились, засыпали вход. С виду похоже, что никто там не живет. Гребер уже хотел уйти, когда вдруг заметил среди руин узкую протоптанную тропку. Пошел по ней и обнаружил расчищенную дорожку к уцелевшему черному ходу. Постучал. Никто не ответил. Он постучал еще раз. Немного погодя услышал шорохи. Звякнула цепочка, дверь осторожно приоткрылась.

– Господин Польман? – сказал он.

В щелку выглянул старик:

– Да. Что вам угодно?

– Я Эрнст Гребер. Ваш бывший ученик.

– Вот как. И чего же вы хотите?

– Повидать вас. Я в отпуске.

– Я больше не работаю, – коротко ответил Польман.

– Знаю.

– Хорошо. Тогда вы знаете и что уволили меня в наказание. Я больше не принимаю учеников и не имею на это права.

– Я уже не ученик, я солдат, приехал из России и должен передать вам привет от Фрезенбурга. Он просил меня зайти к вам.

Старик пристальнее всмотрелся в Гребера:

– Фрезенбург? Он еще жив?

– Десять дней назад был жив.

Польман еще секунду-другую смотрел на Гребера. Потом посторонился:

– Ладно. Заходите.

Следом за ним Гребер прошел по коридору в некое подобие кухни, откуда вел второй коридор, совсем короткий. Польман вдруг ускорил шаги, отворил дверь и сказал, намного громче, нежели раньше:

– Входите. Я было подумал, вы из полиции.

Гребер бросил на него удивленный взгляд. Потом сообразил. И не стал смотреть по сторонам. Вероятно, Польман говорил так громко, чтобы оповестить кого-то.

В комнате горела маленькая керосиновая лампа под зеленым абажуром. Окна разбиты, а обломки перед ними громоздились так высоко, что на улицу не выглянешь. Польман остановился посередине.

– Теперь я вас узнал, – сказал он. – На улице свет слишком яркий. Я редко выхожу, вот и отвык. Здесь дневного света нет, только лампа. А керосина мало, поэтому я часто и подолгу сижу в потемках. Электропроводка порвана.

Гребер посмотрел на него. Нипочем бы не узнал, так Польман постарел. Потом глянул по сторонам, и ему показалось, будто он попал в другой мир. И не только из-за тишины и неожиданной, освещенной лампой комнаты, после яркого полуденного солнца похожей на катакомбы, тут было кое-что еще. Коричнево-золотые ряды книжных корешков по стенам, конторка, гелиографические гравюры да и сам старик с его седыми волосами и изрытым морщинами лицом, которое казалось восковым, как у многолетнего узника. Польман заметил взгляд Гребера.

– Мне повезло, – сказал он. – Я сохранил почти все свои книги.

Гребер обернулся.

– А я давно не видел книг. И за последние годы прочел очень немного.

– Наверно, не могли. Книги слишком тяжелые, чтобы таскать их с собой в ранце.

– И слишком тяжелые, чтобы таскать их в голове. Они не соответствовали происходящему. А те, что соответствовали, читать не хотелось.

Польман смотрел в мягкий зеленый свет лампы.

– Почему вы пришли ко мне, Гребер?

– Фрезенбург сказал, что мне надо зайти к вам.

– Вы хорошо его знаете?