Время жить и время умирать

– Так будет лучше всего. Попытайтесь выяснить, в чем дело. С вами-то ничего не случится. Вы ведь должны вернуться на фронт. И вам препятствий чинить не станут. Если понадобится укрытие для жены, я дам вам адресок. Но сперва идите туда. Я до вечера буду здесь. – Йозеф помедлил. – В исповедальне пастора Бидендика. Там, где висит табличка «Временно отсутствует». Смогу немного поспать.

Гребер встал. После холодного полумрака церкви свет за дверью так резко ударил в лицо, словно хотел просветить его насквозь и уже относился к гестапо. Он медленно шел по улицам. Словно накрытый стеклянным колпаком. Все вокруг было чужим и недостижимым. Женщина с ребенком на руках стала вдруг воплощением личной безопасности и вызвала болезненную зависть. Мужчина на скамейке, читавший газету, был образцом недостижимой беспечности, а несколько человек, которые, смеясь, разговаривали между собой, казались существами из другого, вдребезги разбитого мира. Только над ним одним мрачно висела тень тревоги, изолировала его, словно прокаженного.

Он вошел в здание гестапо, предъявил повестку. Солдат-эсэсовец провел его по коридорам во флигель. Коридоры пахли бумагами, непроветренными конторами и казармой. Ему пришлось ждать в комнате, вместе с тремя другими людьми. Один стоял у окна, выходящего во двор. Он сцепил руки за спиной и пальцами правой постукивал по тыльной стороне левой. Еще двое сидели на стульях, глядя в пространство перед собой. Один лысый, с заячьей губой, которую он то и дело прикрывал ладонью, второй с гитлеровскими усиками и рыхлым бледным лицом. Все быстро взглянули на вошедшего Гребера и тотчас отвели взгляды.

Вошел эсэсовец в очках. Все тотчас встали. Гребер был ближе всех к двери.

– Вам-то что здесь нужно? – с некоторым удивлением спросил эсэсовец. Солдаты обычно подлежали военной юрисдикции.

Гребер показал повестку. Эсэсовец прочитал ее.

– Так она адресована не вам. А некой барышне Крузе…

– Это моя жена. Мы поженились несколько дней назад. Она работает на государственном предприятии. Я подумал, что смогу выяснить, за нее…

Гребер достал свидетельство о браке, которое предусмотрительно захватил с собой. Эсэсовец нерешительно поковырял в ухе.

– Ну, в конце-то концов, не возражаю. Комната семьдесят два, в подвальном этаже. – Он вернул Греберу документы.

Подвальный этаж, думал Гребер. Именно про этот этаж здания гестапо ходили самые жуткие слухи.

Он спустился по лестнице. Двое встречных посмотрели на него с завистью. Думали, он уже идет на свободу, тогда как им все только предстоит.

Комната 72 оказалась просторным помещением со стеллажами и отгороженной конторой. Скучающий сотрудник взял у Гребера повестку. Гребер объяснил, почему пришел, и предъявил документы. Сотрудник кивнул:

– Можете расписаться в получении вместо жены?

– Да.

Сотрудник придвинул к нему два листка бумаги:

– Распишитесь вот здесь. Ниже напишите: супруг Элизабет Крузе, а рядом поставьте дату и укажите отделение загс. Второй формуляр можете взять с собой.

Гребер медленно подписал. Не хотел показать, что читал напечатанный текст, но и вслепую подписывать ни к чему. Сотрудник тем временем что-то искал на стеллажах.

– Черт, где прах? – наконец крикнул он. – Хольтман, опять вы все перепутали. Принесите пакет Крузе.

За перегородкой кто-то хрюкнул. Гребер тем временем прочитал, что расписался в получении праха заключенного Бернхарда Крузе. Кроме того, из второго формуляра узнал, что Бернхард Крузе скончался от сердечной недостаточности.

Сотрудник ушел за перегородку. И вернулся с ящичком из-под сигар, завернутым в короткий кусок коричневой бумаги и перевязанным бечевкой. По бокам виднелась надпись «Кларо» и часть яркой заклейки – червонно-золотой герб, который держал курящий трубку индеец.

– Вот вам прах, – сказал сотрудник, сонно глядя на Гребера. – Полагаю, нет нужды говорить вам, солдату, о строжайшем запрете на разглашение. Никаких извещений о смерти – ни в газете, ни в почтовой рассылке. Никаких поминок. Полное молчание. Ясно?

– Ясно.

Гребер забрал ящичек и вышел.

Он сразу решил ничего не говорить Элизабет. Пусть узнает когда-нибудь потом. Хотя маловероятно, гестапо повторных извещений не рассылает. Сейчас достаточно и того, что он оставит ее одну; сообщать, что ее отца нет в живых, было бы ненужной жестокостью.

Он медленно вернулся к церкви Святой Екатерины. Улицы снова кипели жизнью. Угроза миновала. Обернулась смертью. Чужой смертью. А к чужой смерти он привык. Отца Элизабет знал, только когда был ребенком.

Под мышкой он чувствовал сигарный ящичек. Вероятно, там вовсе не прах Крузе. Хольтман легко мог напутать, да и в концлагере вряд ли очень пеклись о точности. При массовых кремациях это вообще невозможно. Какой-нибудь истопник отсыпал горсть-другую пепла и запаковал в этот ящичек, вот и все. Гребер не понимал, зачем это вообще делают. Сочетание бесчеловечности и бюрократизма, который делал бесчеловечность еще бесчеловечнее.