Время животных. Три повести

Иван оказался в Кабуле по глупости, и, как потом оказалось, на финише последней советской одиссеи, когда все сметливые вояки, уже успев пройти «афганский предбанник», плотно пристали к цивильным городам, а то и винтили на кителя бугристые академические «поплавки» – самые надёжные пропуска в заветный круг старшего офицерства. Нет, он не стал бы финтить и отбояриваться, если б ему приказали – дескать, Родина посылает тебя в составе, так сказать, ограниченного контингента СА помочь нашим афганским товарищам. Пошёл бы, хоть и знал про «товарищей» много больше, чем нюхавшие вокруг атмосферу особисты. Но получилось так, что не пойти он просто не мог. А всё этот его странный университетский друг Лёва Клушин, которого словно специально прислали в их часть с какой-то мутной инспекцией на предмет исчезновения нескольких единиц стрелкового оружия. Пропало оно на марше, в предгорьях Памира, чёрной, как смоль, азиатской ночью, когда неожиданно из-за горы накатило грозовое облако, и всё понеслось с потоками вниз: еле-еле людей удалось уберечь, а уж об имуществе и думать забыли. Потом выяснилось, что из-за убийственной усталости всего личного состава место для лагеря выбрали поспешно, не учтя погодных сюрпризов высокогорья. Молодой командир части, к тому же генеральский отпрыск, якобы серьёзно повредил ногу и был срочно эвакуирован вертолётом, а потому прибывшие на третьи сутки посредники вплотную вышли на его заместителя, то бишь на гвардии-капитана Ивана Шитова. Увидев в их числе печально знакомого Клушина, Иван понял, что его как минимум разжалуют, а то и посадят. Клушин принадлежал к числу так называемых мнимых друзей, которых в народе ещё называют «наседками». Люди этого типа поначалу очень располагают к себе этакой подчёркнутой интеллигентностью и умением слушать других. Они всегда расспросят о возникшей проблеме, помогут по мелочи, дадут дельный совет, вполне искренне посочувствуют – короче, поведут себя ровно так, что очень скоро станут практически необходимыми, почти органичной частью тебя самого. И сам того не замечая, ты вскоре станешь делиться с таким человеком весьма деликатной информацией о себе самом, своей семье, родных, друзьях, планах на будущее. А этого делать нельзя… никогда и ни при каких обстоятельствах! Клушин воспользовался полученной информацией сполна: сначала он стал ненавязчиво советовать Ивану, чтобы тот не отягощал себя высосанными из пальца проблемами молодой жены, выпущенной из университета годом раньше, да ещё с «красным дипломом». А она, и в самом деле, маясь вдруг возникшей неопределённостью, то рвалась в аспирантуру, где собиралась готовить диссертацию по любимому ею Державину, то – в питерскую школу, где ей предлагали специальный класс с литературным уклоном, то вдруг начинала стенать по поводу одиноко живущей матери-пенсионерки, у которой, кроме неё, больше никого в целом свете. Не по годам мудрый Клушин несколько раз умело остужал вновь и вновь вспыхивавший пыл беспокойного Ивана: дескать, брошу всё и переведусь на заочный. «Отставить, Ваня, – листая томик не то Геродота, не то Платона, размышлял всегда благоразумный Лёва. – Во-первых, уходить за несколько месяцев до окончания университета – это не умно с любой точки зрения. Во-вторых, её ты этим не переменишь, не расположишь к себе, а наоборот, убедишь в своей полной моральной зависимости, несамостоятельности, что для мужика – смерти подобно! А есть, мил друг, ещё и в-третьих, и даже в-седьмых. Ты вот лучше, как Диоген – Клушин при этом, казалось, нашёл что-то нужное в философском издании, – посиди подольше в бочке, то бишь сортире, и подумай… о вечном».