Время Зверя

Он попросил Гену проводить его, и Зоя долго и плаксиво упрашивала их не уходить, но они все-таки ушли, вышли прямо под дождь, и Гена сразу взял ружье наизготовку, ожидая, что из каждой темной подворотни на них бросится Зверь, но они дошли без происшествий, и у себя дома, оставив Гену в прихожей, Ахабьев переобулся, сменив кроссовки на высокие шнурованные ботинки и заправив в них джинсы, зарядил обрез, набил карманы штормовки патронами, «ТТ» переложил сзади за ремень (жгут Елизавете Ивановне наложили настоящий, резиновый, из аптечки, нашедшейся в «Ниве»), ножны с охотничьим ножом нацепил на левый бок, а флягу — на правый, потом достал из сумки третий, до сих пор не распакованный сверток, и засунул его во внутренний карман штормовки. Оба капкана он прихватил с собой и выходя из дому вручил их Гене. У того дрожали губы, а лицо было мокрым то ли от дождя, то ли от слез; от юношеского нахальства не осталось и следа, и Ахабьев строго, как ребенку, велел ему возвращаться в коттедж Валентина Дмитриевича и расставить капканы: один — у парадной двери, а другой — возле черного хода, после чего Гена должен был запереть все окна, зарядить ружье вот этими патронами (у тебя ведь двенадцатый калибр? только не перепутай, вот этими, красными, они с серебряной картечью), и всю ночь дежурить и быть начеку. Еще Ахабьев пообещал вернуться под утро и наказал из дому не выходить ни при каких обстоятельствах и на провокации не поддаваться, а сам он, если повезет, постарается убить Зверя…

— И если я не вернусь к полудню… — сказал напоследок Ахабьев и сделал паузу.

— И что тогда? — спросил Гена.

— Тогда вы все можете писать завещание, — мрачно подытожил Ахабьев.

День четвертый

Тук… Тук… Тук… Тук…

Мокро. Сыро. Холодно. Где я?

Ахабьев попытался застонать. Не вышло. Горло саднило. Он напрягся и поднял голову.

Тук!.. Тук!!. Тук!!! ТУК!!!

Мать моя, как больно!.. Голова сейчас треснет. Расколется пополам и мозги потекут по затылку, по вискам, по лицу… Холодные, похожие на кашицу мозги…

Кашица? Холодная и жидкая… Это же грязь! Я лежу лицом в грязи. Только где?

Надо встать. Сейчас надо оттолкнуться левой рукой и перекатиться на правый бок. А потом… До «потом» еще надо дожить.

Ахабьев сжал зубы и как можно аккуратнее перевернулся на бок. Перед глазами замелькали разноцветные круги, а ушах загудел морской прибой. Он ослеп и оглох. Но запах он еще мог различать. Запах… Вместо свежего смолистого аромата соснового бора, умытого ночным дождем гнилостная вонь, удушающая, мерзкая, густая и влажная, отвратительная и… знакомая.

Он несколько раз сглотнул, зажмурился, переждал приступ слабости и дезориентации, и снова открыл глаза.

Деревня. Та самая. Он был здесь позавчера. Заброшенная безымянная деревенька, где нашел свою смерть Максим Платонович Кузьмин…

Ахабьев сел, сжал голову руками и попытался вспомнить, что случилось ночью. Он гнал Зверя. Так? Гнал его через лес. Под дождем. Очень холодным дождем. Ледяным дождем. Боже, как я замерз! А еще было темно. Да, жутко темно. Хоть глаз выколи. Луны не видно, звезд тоже, все небо заволокло черными и фиолетовыми тучами, и только вспышки молний вырывали из темноты силуэты деревьев и колючие ветки, которые больно хлестали по лицу…

Бесполезно. Ничего не вспоминалось. Вместо обычного азартного сумбура в памяти был бездонный провал, зияющий своей пустотой… Он даже не смог вспомнить своих ощущений. Азарт, ненависть, страх… Что вело его через лес? Как он очутился в этой деревне? Догнал ли он Зверя?

Пустота… Будто эту ночь вырезали из его памяти.

Да и какое это теперь имеет значение? — спросил себя Ахабьев, проводя ладонью по мокрому лицу. Что теперь вообще имеет значение? Ведь все уже кончилось…

Он встал. Нагнулся за обрезом и едва не упал. Пришлось опереться рукой о землю и переждать минуту-другую, пока не пройдет головокружение. Когда его перестало пошатывать, он подобрал обрез и неуверенно выпрямился.

Тук… Тук… Тук… Тук…

Черт возьми, да что же это такое? Словно молотком по черепу. Изнутри. Со всей дури… Ладно, пройдет. Все проходит.

Стволы обреза пахли мокрым металлом. И никакой пороховой гари. Значит, он не стрелял. «ТТ» по-прежнему торчал сзади за поясом, а сверток оттягивал внутренний карман штормовки. Лишние доказательства того, что он и так уже знал.

Зверь ушел. Охотник снова проиграл. Ты позволил Зверю ускользнуть из-под самого носа. И Зверь сейчас забился в свое логово и смеется над тобой…

Стоп. Или «забился», или «смеется». Звери смеяться не умеют. Люди в логово не забиваются. Уже ведь утро, так? Пускай еще очень раннее, серенькое, тоскливое — но утро! Солнце (которого не видно за облаками) уже взошло. И Зверь принял облик человека. А люди не забиваются в тесные земляные норы, чтобы вылизать шерсть и вздремнуть после ночной охоты…

Люди предпочитают дома. Пускай старые, полуразвалившиеся, со сгнившей крышей и заколоченными окнами. Для оборотня сойдут и такие.

У Ахабьева вспотели ладони.

Тук… Тук… Тук… Тук…

Опять? Или это не кровь стучит в моей голове? Или это… ветер играет неплотно прикрытой дверью?!