Врубель

Снова Мамонтовский кружок коснулся жизни Врубеля. Сначала… восхитительные, захватывающие предпраздничные и праздничные дни подготовки к пятнадцатилетнему юбилею Мамонтовского кружка. И затем само торжество 6 января 1893 года. Этот вечер снова показал им всем, как необходим для них всех этот союз в жизни, как они все по-разному, но кровно связаны с этим союзом. Конечно, Врубель не принадлежал к старожилам. Но в эти дни стало ясно, что он мог бы им быть, что он дышал тем же воздухом, что это была истинно его стихия. Он словно теперь решил компенсировать себя за все, что он «недоиграл», недопел за эти годы, недописал. И на этом вечере он проявляет себя во многих сферах. Он — постановщик живой картины «Отелло», где представляют героев трагедии О. Ф. Мамонтова, М. Л. Тамара и Н. Т. Юмашев; он изображает Вергилия в паре с Аполлинарием Васнецовым — Данте в живой картине «Дант и Вергилий», которую ставил Серов (кстати, ведь именно в этот период Врубель носил в себе замысел картины «Роща из пиний, в которой прогуливался Дант»). Наконец, он играет в комедии «Около искусства» роль Михаила Ивановича Хайлова-Раструбина — провинциального трагика. Трудно представить себе Врубеля в этой роли! Он, казалось, был тогда так далек от комизма; он становился все более сосредоточенным, все более напряженным и нервным. Но его склонность, даже неодолимая потребность нет-нет да надеть на себя маску. И вместе с тем его все более отчетливое влечение к «чистой красоте». Как бы то ни было, он очень понравился в роли этого важного, этого «патетического» и развенчанного провинциального трагика. И партнеры Врубеля — П. А. Спиро, и Шуренька Мамонтова, ставшая уже девушкой, и Н. П. Хитров, и Ю. Л. Пфель, и О. Ф. Мамонтова, и Н. М. Горбов, и Л. А. Мамонтова, и озабоченный режиссер Калиныч — Серов, и, наконец, очаровательная «итальянка» Верушка Мамонтова, исполнявшая итальянские песни под аккомпанемент мандолины и гитары, — были его союзниками в развенчании всего банального, стертого, опошленного в искусстве.

А как же боялся этого банального Врубель! Как он жаждал в своем устремлении выйти из сферы банального, сказав новое. Проблема судьбы Прекрасного — вечная, но уходящая порой под почву — тогда снова стала актуальной, как никогда. Сам Мамонтов и Мамонтовский кружок заострили ее в своем маниакальном стремлении к красоте и оказались в этом смысле в несколько парадоксальном положении, тоже на грани банального… И с тем большей радостью и с тем большим торжеством многое они развенчивали и утверждали в этот вечер!

Во время этого ослепительного вечера «живых картин» и театрального лицедейства, театральной игры и игры в самом широком смысле этого слова Врубель чувствовал себя словно обновляющимся. Может быть, именно в этой захватывающей, упоительной игре и стало ему мерещиться то «затейливое личное счастье в жизни», о котором он писал Анюте, может быть, в тот день ему казалось, что дно достижимо для него, вот-вот он обретет его!

А затем праздничный банкет за огромным столом в столовой… Шум аплодисментов, оглушительный смех гостей, сияющее лицо Кости Коровина, очаровывающего, по обыкновению, свою соседку многообещающими лукавыми взглядами и готового скрыться в ответственный момент, рыжеватая голова на редкость оживленного Серова, Виктор Михайлович Васнецов с его прочувствованной патетической застольной речью об Истине, Добре, Красоте, которыми вдохновляется кружок, — все слилось в одно. При всех стараниях Саввы Ивановича и его строгости удержать Врубеля было невозможно. Да, роль Хайлова-Раструбина он получил не только по праву своего драматического дара. Эта роль спившегося провинциального актера — служителя музы трагедии, по всеобщему признанию удавшаяся Врубелю, оказалась родственной ему и по все более отчетливо проявлявшейся пагубной склонности, которую мамонтовцы знали. А ведь известно, как часто мамонтовцы играли самих себя. Сам Савва Иванович, создавая свои скороспелые, но захватывающие артистической игрой водевили, драмы, мистерии, любил, чтобы роль соответствовала личности актера, чтобы он «просвечивал» через нее, чтобы был одновременно узнаваем и неузнаваем. Да, увы, мнение Мамонтова и мамонтовцев имело основание — Врубель соответствовал этой роли спившегося провинциального трагика.

Об этой пагубной страсти художника повествует стихотворение в «Летописи сельца Абрамцево» с посвящением М.А.В.: