Врубель

Даже в ту пору, когда экзамены «грозили своей страшной серьезностью», по собственным словам сына, когда все кругом кричало: «занимайся, занимайся», — он думал о студенческом бале, не забывал о музыке. Он обожал рассуждать на музыкальные темы. Благо, поводов было немало. Хотя бы знаменитая Патти, снова гастролировавшая в Петербурге, которую так мило высмеял Мусоргский в своем «Райке»: «Ах, Па-а-тти, Па-а-тти-и…» Жорж Вессель, послушав «Севильского цирюльника» с участием знаменитой певицы, безапелляционно заявил, что «Патти — дрянь и „Севильский цирюльник“ — тоже дрянь…». Врубеля позабавила ответная реплика невесты Жоржа по этому поводу, что, видно, «Севильский Демон» или «Севильская Юдифь», по мнению ее жениха, — лучше.

Упомянутые столь язвительно оперы — тоже особая тема. Дело в том, что, как выразился Миша, «половина Питера перебесилась» в увлечении ими. Причина их успеха, по его мнению, в волнующем сюжете, прекрасно написанных либретто, потрясающей обстановке.

Как же в итоге относится Миша к Патти, что он сам думает по поводу «Севильского цирюльника» и «Демона», а также тех опер, которые иногда называют «жижицей, торопней, кабаком»?

Он — за настоящую, подлинную музыку без спекуляции на сюжете…

Характерен пафос эстетика, просветителя, которым одушевлен Врубель в это время. Он рвется к воинствующей деятельности на эстетической почве, он создает, стремится создавать вокруг себя атмосферу художественных споров, дискуссий. Кислым барышням семейства Арцимович он противопоставляет живую молодежь в доме бабушки. «Теперь мы сообща заняты решением вопроса о значении и цели пластических искусств, — повествует он в письме родителям. — Для этого были la grand Comilée в Академии Художеств. Завтра идем таким же путем в Эрмитаж, сегодня вечером читаем Прудона о значении искусства для жизни, а в следующую неделю „Лаокоона“ Лессинга: конечно, я в этих прениях чуть не один defend la cause „искусства для искусства“, и против меня масса защитников утилизации искусства…».

Итак, спорщики размежевывались на два лагеря со знаменами, на которых были написаны имена Прудона и Лессинга, и Врубель почти в одиночестве оказывался под знаменем Лессинга. Интересно, что он при этом характеризовал свою позицию как защиту «искусства для искусства». Если бы Лессинг, яростный борец на баррикадах революционеров-просветителей, подозревал, какой вывод сделают из его труда его потомки! Но эта ситуация — пример того, как видоизменяются во времени явления искусства. Врубеля привлекают идеальные эстетические нормы Лессинга их противоположностью пресловутой «пользе» и низкой прозе повседневности.

Не была ли в ту пору такая позиция романтической, не романтизм ли это в классицизме?

Таким образом, он не только главный «заводила» в художественных спорах и главный арбитр по вопросам искусства, но он уже утверждает свою эстетическую позицию и имеет мужество идти против течения.

Впрочем, можно сказать, что эстетические взгляды Врубеля не отличались полной ясностью, его кидало из стороны в сторону. Кажется, что вкусы его еще не определились. Только очевидно было, что ему претили практицизм, упрощенность и категоричность суждений Прудона по вопросам искусства.

Летом 1875 года мы застаем Мишу Врубеля в имении Починок Смоленской губернии, в семье сенатора Бера, женатого на племяннице композитора Глинки — Юлии Дмитриевне Вер, в качестве гувернера ее сыновей Николая и Бориса. Как попал он в этот дом? Возможно, через Весселей, которые были в родстве с Верами. Но нельзя не поразиться закономерности, с которой происходят в жизни Врубеля уже сейчас разные случайности. Поместье Починок, родовое поместье композитора Глинки, дышало воспоминаниями о нем, атмосфера была проникнута музыкой тем более, что сын хозяев имения серьезно занимался ею (в будущем он станет капельмейстером Большого театра, композитором, собирателем музыкального фольклора). Врубель репетирует Николая и Бориса в латыни ж алгебре, обучает крестьянских детишек грамоте, печется о здоровье детей — добросовестно и даже рьяно исполняет свои гувернерские обязанности. И при этом не утрачивает своего артистического, исполненного иронии, шутки, настроения. Единственное сохранившееся письмо, адресованное Юлии Дмитриевне, покоряет емкостью и красотой языка, игрой мысли и чувства, мягкой иронией. В нем виден Врубель — педагог-эстетик. Он вносит в исполнение гувернерских обязанностей и строгую серьезность и основательность педагога-позитивиста и эстетическое начало, соответствующие его представлениям о воспитании гармонического человека.