Всадник, скачущий впереди

И сразу же — синее небо, перечеркнутое четкими линиями телеграфных проводов, далекие гудки паровозов. Медленно идут  О с т р о в с к и й  и  Р и т а. Николай в шинели, буденовке, у пояса — наган, за спиной — вещевой мешок.

Р и т а (продолжая разговор). Выходит, все-таки «мещанский предрассудок»?

О с т р о в с к и й. Нет. Но если любовь становится препятствием, ее устраняют.

Р и т а (чуть грустно). Так просто? Берут и устраняют?

О с т р о в с к и й. Наверно, не просто… не знаю… Но сжимают себя в кулак. Как Овод. Он не смел думать о своем счастье, если это могло помешать счастью Италии. (Увлекаясь.) Он, знаешь, как говорил: «Да! Я люблю Джемму. Но никогда не стану смущать твердость бойца любовными признаниями. Я просто умру за нее!» (Вдруг смутившись.) Вот… наплел тебе всякого… (Увидел глаза Риты. Совсем смешался.) У тебя закурить есть?

Р и т а. Ты же бросил?

О с т р о в с к и й. Вот, черт возьми! Забыл!

Р и т а. И от ругани хотел отвыкать.

О с т р о в с к и й. Да ладно тебе, слушай!

Р и т а. «Овод» — твоя любимая книга?

О с т р о в с к и й. Да! И «Спартак»!

Р и т а. Красивые у тебя герои. Только в жизни все проще, Коля. И сложней… Ты стихи любишь?

О с т р о в с к и й. Песни я люблю.

Р и т а. А стихи?

О с т р о в с к и й. Не до стихов сейчас!

Р и т а (помолчав).

Нас водила молодость
В сабельный поход.
Нас бросала молодость
На кронштадтский лед.
Боевые лошади
Уносили нас,
На широкой площади
Убивали нас.
Но в крови горячечной
Поднимались мы,
Но глаза незрячие
Открывали мы.
Возникай, содружество
Ворона с бойцом, —
Укрепляйся, мужество,
Сталью и свинцом.

О с т р о в с к и й. Это что?

Р и т а. Стихи.

О с т р о в с к и й. Брось! Стихи такие не бывают! Это же про нас! Только уж больно красиво. И про ворона непонятно!

Р и т а. Учиться тебе надо, Коля!

О с т р о в с к и й. В интеллигентики не гожусь!

Р и т а. Не то ты все говоришь.

О с т р о в с к и й. Как умею.

Молчат. Совсем близко прогудел паровоз.

Пора мне… До свиданья… (После паузы.) До свиданья, товарищ Борисович.

Порывисто целует ее в губы. Быстро уходит. Рита печально смотрит ему вслед.

Темнота.

Медленно разгорается свет фонаря «летучая мышь». Он стоит на столе, освещая миску с кашей, кобуру с наганом, буденовку. О с т р о в с к и й  сидит на табуретке. Закусив губу, крепко растирает ладонью колено. За окном слова команды: «Ать, два… Левой! Ать, два…» Островский с трудом поднимается. «Отряд, стой!» — слышится за окном. Появляется совсем еще молоденький  п а р е н е к  в ситцевой рубахе, туго перетянутой солдатским ремнем. Через плечо перекинута холщовая пастушечья сумка.

Х о р о в о д ь к о. Взяли контрабандистов?

О с т р о в с к и й. Взяли. Пограничники тебе благодарность просили передать.

Х о р о в о д ь к о. А мельника арестовали?

О с т р о в с к и й. Не нашли у него ничего.

Х о р о в о д ь к о. Перепрятал! С ними он!

О с т р о в с к и й. Последят. Ты кого это привел?

Х о р о в о д ь к о. Отряд, товарищ военком.

О с т р о в с к и й. Какой отряд?

Х о р о в о д ь к о. Из нашей деревни. Проверочку делаю.

О с т р о в с к и й. Какую проверочку?

Х о р о в о д ь к о. В Германии революция?

О с т р о в с к и й. Ну…

Х о р о в о д ь к о. В городе Гамбурге баррикады?

О с т р о в с к и й. Дальше что?

Х о р о в о д ь к о. Собрал комсу и объявил: идем на подмогу германскому пролетариату. Явка добровольно-обязательная. На сборы — два часа. Велел взять хлеба, сала, у кого нет — луку. Под строгим секретом от родителей. Разошлись они, а я сижу, переживаю. Пришли. Все до одного! Пять человек! Глаза зареванные, но пришли. Ну, я их сюда походным маршем!

О с т р о в с к и й. И чего мне с ними делать?

Х о р о в о д ь к о. Речь скажи. Дескать, мобилизация отменяется, а за геройство им честь и слава!

О с т р о в с к и й. Ох, Гриша… Перегнул ты!

Х о р о в о д ь к о. Ничего не перегнул. Самая подходящая проверочка. Все без обману!