Всадники

– Тот всадник, что все хлестал и хлестал, чтобы всегда быть первым… несчастный безумец…

– Есть такая пословица, – подсказал Гуарди Гуэдж: – «Если везение с тобой заодно, то зачем спешить? А если оно не с тобой, то зачем спешить?»

Уроз покачал головой. Мирная улыбка застыла на его лице. Ему очень хотелось спать.

– Да хранят боги твой покой, – пожелал ему Гуарди Гуэдж.

– Почему боги? – пробормотал Уроз. – Есть только один Бог.

– Когда обойдешь много земель и когда ходишь очень-очень долго, то трудно в это поверить, – не согласился Гуарди Гуэдж.

С ночного неба послышался ровный приглушенный гром. Но они не подняли головы. Они привыкли к этому шуму. Вот уже несколько лет, два-три раза в неделю крылатые машины летали туда-сюда над долинами, горами и степями Афганистана.

Уроз уснул. Старый сказитель подбросил веток в костер.

* * *

На рассвете послышался лай, душераздирающий, зловещий.

В каменном убежище, где спали Гуарди Гуэдж, сидя, и Уроз, лежа, костер тихо догорал. Но цвет у него был уже не такой, как ночью. Через брешь, повернутую на восток, проникали первые солнечные лучи, и хотя небесное пламя было еще совсем не ярким, оно затмило собой пламя человеческое.

Лай приближался.

Бесчисленные морщины на щеках Гуарди Гуэджа дрогнули, и он, хотя слух у него был уже не такой хороший, как прежде, машинально повернул голову в том направлении, откуда доносился лай, чтобы понять его природу. Потом бросил еще веточек в костер и вновь прислонил голову к камням могильника.

А лай все усиливался.

Уроз тоже услышал его. Но не проснулся. Это было самое удивительное из всего, что случилось за его жизнь. Спокойствие и безмятежность, мягкая отчужденность овладели им. Вместе с тем, все тело уподобилось морской раковине, вбиравшей в себя все ночные флюиды, дыхание ночи и ее вздохи, которые питали множество образов, порожденных то рассудком, то бредовыми фантазиями. То были не сновидения, и Уроз знал это. Загадочная власть позволяла ему одновременно отслеживать, оценивать их и вместе с тем, забываясь, отдаваться их прекрасному обману. Когда рычания и вой раздались в нем, в раковине, каковой была его оболочка, Уроз почувствовал, что его окружили, в него проникли, в нем поселились безухие желто-серые звери, адские псы, несущиеся по каменистой степи. Это в его голове скрывались оскаленные пасти, с белой пеной на клыках. В его груди клацали их клыки. Уроз не пошевелил даже пальцем, и не дрогнули его веки. Он был одновременно и ареной происходящего, и свидетелем, участником и повелителем игры воображения. Свора промчалась, протекла сквозь него.

* * *

Зирех отбросила руку, прижимавшую ее к широкой, горячей груди, поднялась, опираясь на одно колено.

– Куда ты? – спросил Мокки сонным голосом.

Он открыл глаза и зажмурился на мгновение от яркого света, словно пропитавшего сделанные из плотной ткани стенки юрты.

«Солнце встало раньше меня, – подумал Мокки с удивлением и беспокойством. – Как же это могло случиться…»

Но вернулись плотские воспоминания, и чувство вины пропало. Он пошарил рукой, широкой ладонью накрыл узкий и мягкий живот, так угодивший ему ночью. Нежная кожа Зирех скользнула по его пальцам.

– Послушай! – отозвалась она.

Она уже была на ногах, стояла уже не на матрасе, на котором они так мало спали этой ночью, и всем телом устремилась к доносившемуся лаю.

– Собаки? – лениво спросил Мокки. – Как вчера?

– Те, что были вчера, теперь уже далеко, – вскричала Зирех.

Мокки почесал свою бритую голову:

– И то верно… Сейчас они гонят свои стада в сторону Бамиана.

– Ты что, разве не слышишь, как они воют? – удивилась Зирех.

Мокки прислушался и тихо протянул: —Покойник…

– Караван будет хоронить, – сказала кочевница. – Пошли!

Ввалившиеся глаза Зирех расширились, а грудь высоко и часто подымалась. Саис подобрал грязную тряпку, служившую ему тюрбаном, обмотал ею голову. Подумал: «Ох уж эти женщины… Похороны им даже больше по вкусу, чем праздники по случаю рождения или женитьбы».

Потом спросил:

– Ты больше не боишься?

– Чего? – с удивлением посмотрела она на него. – Настал день. Покойник тут самый что ни на есть настоящий, и племя будет его хоронить… Пошли!

Она пошла к выходу, но остановилась, отодвинув полог юрты. Утро на плато нестерпимо слепило. Все сияло, сверкало, блестело, било в глаза: камни, голые склоны гор, их снежные и ледяные вершины. Подобно тысячам острых мечей плясали, дрожали, играли они в лучах солнца, и даже сам воздух искрился алмазами.

Мокки, вставший за спиной Зирех, превосходящий чуть не вдвое ее ростом, вдруг осознал, вдруг почувствовал, будто меч небесный полоснул его по глазам. Он вспомнил: «А молитва… молитва… Я и забыл… Аллах меня накажет».

Он поднял Зирех за плечи, повернул лицом к востоку, согнул и почти швырнул на землю. Она оказалась распростертой бок о бок с ним, услышала его шепот:

– Моли Всемогущего простить нас за то, что мы пропустили час молитвы, услаждая друг друга.

Мокки весь ушел в молитву. Она же, касаясь лбом земли, была неспособна погрузиться в это занятие и думала о караване с покойником.