Всадники

– Не меньше двух, – ответил мальчик.

– Я не скотина какая-нибудь, – возразил Уроз.

– Именно поэтому я и не могу рисковать, – заметил Мезрор.

Слова эти были сказаны совершенно безразличным тоном. Обычно такие живые глаза под черными бровями на этот раз ничего не выражали.

«Он настроен очень решительно», – подумал Уроз.

Он взглянул на веревку. Взглянул на бесформенную ногу выше лодыжки, раздувшуюся и гноящуюся… прошептал:

– Я никогда не прощу тебе этого.

И протянул Мезрору обе руки.

– Не так, – покачал головой старейшина пастухов.

Он схватил руки Уроза, завел их за шею и связал запястья так крепко, что веревка впилась глубоко в кожу, прихватил поясницу, здоровую ногу у колена, затем у лодыжки, и закрепил веревку под подошвой ноги последним, надежным узлом. Потом перевернул Уроза на спину, снял с него чалму, скомкал ее и засунул в рот в качестве кляпа.

Уроз не сопротивлялся. Делом чести теперь он считал выдержать самое худшее, не дергаясь. Но все произошло так быстро, движения рук пастуха были так точны, что чопендоз не успел ни понять, ни почувствовать боль.

Мезрор встал на колени. На его худых щеках скулы выпятились, как шляпки огромных гвоздей. Левой рукой он схватил Уроза за ляжку и изо всех сил прижал его к земле. Кадыр поднял над ней фонарь и дал Мезрору топор. В белесом, резком свете блестящее лезвие поднялось и упало, поднялось и упало. Уроз видел лишь игру теней на стене юрты, напоминающую жесты палача. При этом он ощущал лишь тупую, глухую боль. Пока из-за скорости удара Уроз не успел среагировать на боль перерубаемой кости. Мезрор сменил топор на нож и, не давая жертве времени на осознание того, что происходит, перерезал мышцы и кожу и оттолкнул ногой кусок вонючей падали.

«Как, уже? Тогда зачем кляп? Зачем веревка? Столько унижения! Зачем?» – подумал Уроз. И тут же потерял способность размышлять.

Мезрор, встав коленом ему на живот, приподнял обрубок ноги, а Кадыр наклонил раскаленный котел. Тут мир теней на стенах юрты, белесое солнце фонаря, внезапно открывшееся красное пекло жаровни, потрескивание ошпаренной кожи, отвратительное дыхание кипящего жира и еще более отвратительный запах обваренного мяса сплелись вместе, расплавились и унеслись прочь в хлынувшем потоке нестерпимой боли. Гордость и мужество Уроза были готовы противостоять испытанию топором и ножом. Но они не помогли ему, когда на культю полилось кипящее сало.

Все тело его содрогнулось от совершенно животного бунта. Тщетно. Путы лишь сильнее впились в тело Уроза. Колено, давившее на живот, еще сильнее спрессовало внутренности, в то время как беспощадные руки ни на секунду не отпускали то, что осталось от ноги, и продолжали пытку. На культю хлынула струя жидкого огня… еще одна… и еще. Мышцы Уроза, которые ему больше не подчинялись, напрягались и сжимались с безумной силой, пытаясь вырваться из узлов туго затянутой веревки. А обезумевшие зубы грызли ткань кляпа. Рот переполнился слюной. И он истошно вопил, беззвучно вопил в тряпку.

Котел опустел. Кадыр тщательно вытер его дно и края куском разорванной чистой рубашки и еще горячей тряпкой обвязал ошпаренную культю, из которой уже не шла кровь.

Уроз дергался все слабее и слабее. Когда мальчик кончил обвязывать ногу, тело раненого лежало без движения. Мезрор тихо опустил на землю то, что осталось от ноги, вынул кляп и развязал веревку. Уроз не шевелился. Мезрор взял за пальцы отрубленную ниже колена ногу, валявшуюся на земле, и вышел из юрты. Немного спустя ночную тишину нарушил удаляющийся топот галопа.

– Он вернется, не беспокойся, – пообещал Кадыр. – Только отвезет подальше от стоянки твое несчастье.

Но Уроз не слышал его. Он потерял сознание.

– Он скоро вернется, клянусь, клянусь тебе, – воскликнул Кадыр.

Теперь он говорил это для себя. Отец оставил его одного с гостем в обмороке. Одного! Какое доверие! Какая честь! Но чем он может помочь неподвижно лежащему человеку, у которого ни глаза не смотрят, ни язык не говорит, ни голова не работает? А что если тот умрет, пока он его сторожит? Что скажут любимые глаза отца?

Кадыр склонился над Урозом, прислушиваясь к его неровному дыханию… К свистящему, хрипящему дыханию, которое слабело… слабело… останавливалось… Нет, еще не совсем… Вот опять хрип… Сердце мальчика билось в унисон с неровным дыханием. Тревога стала нестерпимой. Больше не смотреть на желтое восковое лицо и не вслушиваться в это прерывистое дыхание… Он встал, посмотрел вокруг себя. «Какой беспорядок! – подумал он. – Отец пристыдит меня».

Он начал с того, что вытер запекшуюся кровь с инструментов, положил топорик рядом с жаровней. Потом тщательно собрал и сжег мелкий мусор, оставшийся от операции, – клочки ткани, кусочки мяса и костей – и сжег их. Потом поставил неполный чайник на угли.

«Ему нужен будет горячий чай, – подумал Кадыр. – Очень горячий».

Эта мысль вернула его к Урозу, по-прежнему лежавшему без сознания. Его кожа казалась сотканной из мелкой дрожи. «Ему очень холодно», – подумал Кадыр. Снял свой маленький чапан и накрыл им Уроза.

Послышался топот копыт.