Всадники черных лун

— Дураки вы оба, — неожиданно сказала Ди, — А я дура еще больше вашего. Сейчас могла бы тебя служанкой нанять, чтобы ты свечку держала, когда он мне ноги раздвигает. Я что хотела бы, то и творила, если б не моя дурость. Эх, да что ты — я бы могла всю вшивую Ахайя поставить со свечками вокруг кровати. Я бы… — Ди замялась, вздохнула, — Словом, поквиталась бы со всеми.

— Зачем ты так зло? Чем я тебя обидела? — не выдержала Этли.

Ди неожиданно довольно засмеялась, словно давно дождалась от нее этого вопроса:

— Ты?! Хочешь считаться? Давай. Сколько раз Рик из-за тебя чуть не помер? Это он, дурак, тебе ничего не скажет. Так хоть я за него с тобой сочтусь. Полгода он туда-сюда, как вошь из-под ногтя скакал. За что? За твои красивые глазки, да? Так он в них не поглядел, нехорош оказался. Когда вы все в своей грязной Миррор повихнулись, кто целую страну назад тянул, пока еще не весь народ с голодухи перемер, скажешь, не Рик?

Этли ошеломленно молчала. Ди с ненавистью глянула на нее.

— А, да что с тобой говорить-то. Все вы, благородные, такие. Как вам чего — вы уж не забудете, а как с вас, так зимой горсти снега не допросишься, на том и стоите, — горько сказала Ди, — А он ведь гордый не меньше твоего. Коли решил, что ничего с тебя не надо, так тому и быть. Мне Рика больше не видать, а тебе и подавно. Вот тебе все мои счеты. Я-то уж куда добрей к нему оказалась. Да, я крала, а помирать не посылала! А братец-то твой? То не постыдился к вору домой со своими бедами приехать, а потом, как Рику понадобилось, на свой порог не пустили-с! А мало для него сделали? Да это что!..

Этли корчилась от боли под хлещущими ее словами. Она вдруг увидела себя глазами Ди, в которой тяжело плескалась ненависть к ней, принцессе Этли, холеной, не знающей жестокой уличной жизни аристократке, подвергнувшей жизнь самого дорогого для Ди человека опасностям, за которые он от Боридов ровно ничего не получил. И не пошел просить. Ди еще что-то кричала в ее адрес, но Этли уже не слышала, она сжалась в комок на своей постели, придавленная валунами слов, и только рыдала в подушку. Постепенно она перестала плакать, но не потому, что успокоилась, просто устала. Ди уже давно смолкла и смотрела на принцессу, скосив ненавидящие глаза. Этли поднялась на слабые от горя ноги, пошатнулась. Достала из кармана мягкую игрушку и положила у щеки девочки.

— Убери, мне от тебя ничего не надо! — прошипела Ди и попыталась плюнуть в принцессу.

— Он делал. Возьми, это все, что у меня есть, — мертвым голосом сказала Этли и улеглась на свою постель.

Прошло сколько-то времени. Ди кашлянула. Потом смущенно окликнула ее. Этли молча отвернулась лицом к стене. Время стало странным — быстрым и вязким. Ди иногда звала ее, что-то говорила, но Этли больше не хотела понимать, что там говорит писклявый голос. Она впала в полное безразличие ко всему, иногда проваливаясь в дрему. Кто-то приходил, поворачивал ее к себе, что-то говорил. Этли отсутствующе терпела, пока ее не отпустят и снова сворачивалась в клубок. Она не знала, сколько дней это продолжалось. Но однажды вдруг обнаружила, что в ее губы кто-то зло тычет красный круглый бок фрукта. Она медленно вспомнила, что это яблоко. Затем ее взгляд проследил руку, держащую яблоко. Это была рука Ди. Ди, сидящей на ее постели с искаженным яростью, мокрым от слез лицом, шипящей сквозь зубы:

— Жри, гадина! Жри, сволочь, чтоб ты сдохла!

Этли попыталась отвернуться, но зеленоволосая была удивительно сильной. Тогда принцесса откинула голову назад, закрыла глаза и скрестила на животе руки. Пальцы Ди разжали ее челюсти и втолкнули кусок яблока, тут же захлопнув рот обратно. По языку распространился незнакомый кисло-сладкий вкус. Этли хотела выплюнуть яблоко, но Ди грубо помешала ей. Больше того, она ударила ее по щеке. Тогда принцесса тихо заплакала. Ей стало жалко себя. Она почувствовала свое одиночество и бесполезность. Ди снова ударила ее. Этли открыла глаза и посмотрела в упор на плачущую в каком-то непонятном ей злом исступлении ахайку. И снова уплыла в безразличие, в мерцание теней, в чужие булькающие слова.