Всадники в грозу. Моя жизнь с Джимом Моррисоном и The Doors

Как-то Грант и я отправились послушать концерт Леса МакКенна в «Renaissance Club». Здесь постоянно выступал Ленни Брюс, знаменитый эпатажный комик тех лет, кумир битников. Мы первый раз были в настоящем черном джаз-клубе. Нас усадили за крайний столик, возле шеста для стриптизерш. Мы скромненько заказали себе лимонад, зная, что нас возьмут на заметку, если мы попросим пиво. Мы были единственными белыми среди присутствующих. «Renaissance» был конкретно крутым заведением. Там все было по понятиям. Странно, что нас вообще туда пустили.

На сцене появился тот самый комик. У него была своя фишка. Он щелкал пальцами, потом делал паузу секунд на десять, затем щелкал снова. Так продолжалось минут пять, публика входила в транс, и тогда он выкрикивал свое знаменитое битниковское «All right’s» и «Hey, baby’s». Я не очень понял, что пытается делать этот чувак, но его личность была гипнотической. Он казался психом и мне это нравилось.

Я тоже причислял себя к нонконформистам. Годы спустя один из учеников Ленни — клоун Хью Ромни, известный как Wavy Gravy, из хипповской коммуны Hog Farm — точно так же станет прищелкивать пальцами, когда будет поддерживать порядок на фестивале в Вудстоке.

В следующий раз мы рискнули съездить в Редондо-Бич, послушать Кэннонболла Эддерли (Cannonball Adderly) в клубе «Lighthouse». Делая круговые движения правой рукой, Кэннонболл начал прищелкивать пальцами, задавая очень быстрый ритм. Не сбиваясь (он отщелкивал офф-бит, второй и четвертый такты в ритме ⁴⁄₄, непростая штука — вам приходится держать первый и третий такт в голове или делать легкие вдохи на один и три, чтобы не «плавать»), Кэнноболл непринужденно перебрасывался репликами с публикой и музыкантами.

Щелк-щелк-щелк — Ты готов, Джо (Завинул) — щелк-щелк?

Утвердительный кивок головы.

Щелк-щелк — Ты готов, братишка Нэт — щелк — щелк?

— Ййе…ха-ха.

— Щелк-щелк — леди и джентльмены — щелк — БРАТИШКА НЭТ ГОТОВ! — щелк-щелк — РАЗ-щелк-ДВА-щелк-РАЗ-ДВА-ТРИ-щелк…

И тут они грянули “Jive-Samba” или “Dis Here”, и я раскрыл рот — настолько круто они звучали. Грув[16] у них был потрясающий.

Еще одно заведение, «Shelly Mane's Hole», был дорогим джазовым клубом, но мы как-то наскребали на билеты. Хоть мы и были завернуты на девчонках, джаз для нас мог заменить даже их. С подачи Грантам мы побывали в этом клубе раз пять или шесть. Грант был пианист, а в «Shelly» играл сам Билл Эванс. В первый раз я в него не врубился. Он был для меня слишком тонкий и изысканный. Позже я понял, каким невероятным звукоизвлечением он обладал. Это была вовсе не «музыка для коктейлей», как утверждал кое-кто из критиков. Я сидел вплотную к сцене, когда Арт Блейкли, король барабанной дроби, выплетал свои рокочущие «истории» из смачных афро-джазовых ритмов. Ему было уже далеко за сорок, но его игра была полна такой энергии, о которой я, в свои девятнадцать, мог только мечтать.

Керуак и Кессиди видели Чарли Паркера в его лучшие времена. Мы видели Джона Колтрейна. Несколько раз. Он был невероятен. Все в клубе уважительно расступались, когда он входил. Когда он брал свой тенор или сопрано саксофон, и начинал играть старую тему Джонни Мерсера “Out of This World”, поезд, натурально, отъезжал из этого мира. Во время соло он прикрывал глаза и погружался в пятнадцатиминутный транс. Его коронное “Chasin’ the Trane”[17] они могли играть час напролет и порой МакКой Тайнер, пианист, вставал и уходил со сцены посреди композиции, а Колтрейн отворачивался от публики, становясь лицом к Элвину Джонсу, моему любимому барабанщику и они уходили в полный отрыв. Это было чистое шаманство. Сплошные джунгли. После шоу мы с Грантом ошивались за сценой, подглядывая как Элвин выдирает гвоздодером из пола пару гвоздей, которые он вбивал перед концертом, чтобы бас-бочка не отъезжала. Мы слышали, как Колтрейн говорил Элвину: «В отель», и еще несколько дней спустя мы только и могли, что повторять, обращаясь друг к другу: «В отель, в отель».

Моя собственная музыкальная карьера все еще ползла в темпе гусеницы, зато мы с Грантом часами импровизировали, подражая МакКою и Элвину. Время от времени нам удавалось подработать на танцах в UCLA, где мы играли хиты из Топ-40. Пять отделений по 45 минут каждая, по 15 долларов на лицо за вечер — очень неплохие деньги по тем временам. В нашу группу добавился третий участник, гитарист по имени Джерри Дженнингс, у которого был рост 6 футов 5 дюймов и абсолютный слух. Заслышав фабричный гудок, Джерри задумчиво произносил: «Ми-мажор». Группу довершал басист, никудышный, к слову, но он играл на акустическом басу и его было не очень слышно.

Атмосферка на танцульках была совсем не та, что голливудских в джаз-клубах. Посетители общались между собой отнюдь не шепотом, и уровень агрессивности возрастал с каждой выпитой пинтой пива.