Все, что я знаю о любви. Как пережить самые важные годы и не чокнуться

Эти слова отпечатались в моем мозгу, и я не могла стереть их оттуда годами. Они были там, как тайный разговор родителей о чем-то важном, чего ты так и не понял до конца. Мне всегда было интересно, почему именно эти две вещи — Тоттенхэм-Корт-Роуд и покупка книг, которые ты никогда не прочтешь, на Амазоне — могли вызвать у нее такую тоску.

— Ты поймешь, когда повзрослеешь, — сказала Ханна, когда я спросила у нее об этом.

Я наконец осознала суть этой фразы, когда мне исполнилось двадцать пять. Если ты начинаешь задумываться, а действительно ли жизнь — это сплошное ожидание автобуса на Тоттенхэм-Корт-Роуд и покупка всякого дерьма на Амазоне, значит, что ты переживаешь экзистенциальный кризис. Ты ощущаешь суетность жизни. Ты наконец понимаешь, как мало в ней смысла. Ты перестаешь думать «когда я стану взрослым» и осознаешь, что уже им стал; это уже произошло. И все совсем не такое, каким представлялось. И ты совсем не тот, кем всегда хотел быть.

Когда ты начинаешь закапываться в эти вопросы, становится сложно относиться к повседневной рутине серьезно. Я чувствовала себя так, будто двадцать пять лет плела вокруг себя гигантский кокон из мыслей и вопросов и теперь смотрела из-под него на людей, которые интересовались тем же, чем и я прежняя, — стрижками, газетами, вечеринками, ужинами, январскими распродажами на Тоттенхэм-Корт-Роуд, покупками на Амазоне — и не могла понять, как же мне выбраться из него и начать интересоваться всем этим снова.

Я наконец перестала пить, чтобы поднять настроение, но из этого ничего не вышло. И не только потому, что я продолжала курить и нюхать наркоту по выходным, чтобы хоть как-то держаться на плаву (при этом у меня хватало наглости хвастаться, что я в завязке). Я попробовала Тиндер, но все эти платонические свидания оставляли меня с чувством пустоты и безразличия. Даже моя страсть к работе пошла на спад. Мои соседки Эй Джей и Белла частенько находили меня ревущей в своей комнате, все еще завернутой в полотенце после душа, который я приняла три часа назад.

Я не могла никому объяснить, что чувствую, и проводила кучу времени в одиночестве. В моем теле раздавался гул безразличия, апатии и тревожности, такой же тихий и странным образом отвлекающий, как шум кондиционера; вот только я никак не могла понять, как же его выключить.

Своего пика мое состояние достигло, когда Бригитт предложила мне уйти из «Королевства обезьян», я не имела ни малейшего представления о том, куда идти и что делать дальше. Эй Джей сказала, что съезжает к своему парню, всего через год после того как это сделала Фэйрли. Я оказалась в депрессии, без работы и без соседки.

Как всегда бывает в случае с мелодраматичными двадцатилетними одиночками, единственным выходом мне казался переезд в другой город. Я всегда обожала Нью-Йорк и часто навещала там свою подругу Алекс, которая уехала после окончания вуза. Когда она обручилась и попросила меня быть ее подружкой невесты тем самым летом, я восприняла это как знак свыше. Они с мужем разрешили нам с Фэйрли бесплатно пожить в их квартире в Нижнем Ист-Сайде, после того как они уедут в свадебное путешествие, — поэтому мы купили билеты на самолет, забронировали номера в отеле на время свадьбы и запланировали поездку в Катскилл на пару дней в конце двухнедельного отпуска. Невероятно, но это должен был быть наш с Фэйрли первый совместный отдых. А для меня еще и отличная возможность узнать получше свой потенциальный новый дом; понять, насколько хорошо я вписываюсь в его ритм.

За неделю до нашего отъезда Флоренс диагностировали лейкемию. Фэйрли, естественно, решила остаться, чтобы поддержать сестру и семью. Я спросила, нужно ли мне остаться, — но Фэйрли сказала, что я обязательно должна ехать, потому что мне нужен отдых.

В первые два дня в Нью-Йорке меня предсказуемо накрыл ураган обязанностей подружки невесты. Мы встретили всех британских друзей и родственников Алекс, заказали все необходимые венки и стулья, забрали все костюмы и платья из химчистки и разместили всех в отелях. Я ужасно скучала по Фэйрли, но все эти новые для меня заботы отвлекали. Это все равно казалось новым, занятным, прекрасным опытом, который меня отвлек.

В день свадьбы я была в черном открытом платье до середины бедра (Алекс посоветовала надеть его, так как решила, что мне необходим курортный роман). Я читала стихи Амороуза Шепарда в Бруклинском ресторане, где они устраивали свадьбу. Когда дело дошло до строчки: «Я не жалею о том, кем был до тебя, потому что остался таким же, я жалею лишь о том времени, что не любил тебя», я не смогла сдержать слез. Из-за свадьбы Алекс и из-за того, что впервые осознала, в каком одиночестве сама провела все эти годы.

Я была одной из двух одиноких женщин на свадьбе и решила, что мне повезло оказаться за одним столом с одиноким парнем — крепышом-валлийцем, архитектором мостов.

— Красивые стихи, — сказал он со своим сексуальным, раскачивающимся, певучим акцентом. — Слезы в конце — очень трогательно.

— Это все часть плана! — ответила я.

— Разумеется, — сказал он с улыбкой.