Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники

Каторжанам, по описанию Чехова, выдавали ежесуточно хлеб, крупу и мясо. Причем мясо давали каждый день, в сравнении, скажем, с Пруссией, где мясо в тюрьме дают, по замечанию Чехова, только три раза в неделю. Еще такая подробность – каждый год каторжанину выдают меховой полушубок, шапку, рабочую одежду и четыре пары обуви, кроме еще двух, опять же для работы. Думаю, что ныне на такую бы каторгу попросился любой бедствующий россиянин, особенно из провинции, а уж беженцы из бывших республик сочли бы Сахалин просто раем!

Интересуется писатель урожаем, составом почвы, ее обработкой, удобрением и т. д. Но, вникая в земельные дела, Чехов делает вывод, что будущее острова не в обработке земли и даже не в охоте, ибо бывшим убийцам нельзя доверять охоту, они будут слишком жестоки (!) к зверям… А будущее Сахалина – рыба. Рыба, которую пока что ловят в основном предприимчивые японцы. И редко-редко, очень варварскими методами, сами каторжане.

При этом писатель замечает, что если бы в «Русской женщине» Некрасова герой вместо того, чтобы работать на руднике, ловил для тюрьмы рыбу или рубил лес, многие читатели остались бы не удовлетворены. И далее он поясняет, что немалой помехой для упорядочения ссылки и каторги служит настроение нашего общества. Оно всегда возмущалось тюремными порядками, но в то же время всякий шаг к улучшению быта арестантов встречен протестами. Нехорошо, считают они, если в тюрьме будут жить лучше, чем дома. Каторга должна быть, по их мнению, адом. И когда в пересыльных вагонах давали заключенным вместо воды квас, это называлось «нянчиться с убийцами и поджигателями».

Как же это походит на нынешние высказывания известных депутатов, но и авторов писем из народа. Даже текстуально. А на Сахалине, как выясняется к тому же, труд каторжанина ограничен законом и приближен к обыкновенному крестьянскому и фабричному труду: летом 12 часов, а зимой 7 часов работы. Стоит, наверное, напомнить, что большевики, которые, придя к власти, невероятно ужесточили содержание заключенных, сами-то, при царской власти, сидели вполне в человеческих условиях (камера на одного!), а если Ульянов-Ленин писал для конспирации молоком из хлебной чернильницы, то это лишь означает, что хватало тогда в тюрьмах и хлеба, и молока. Да и отношение к заключенным было иным. Вот и Антон Павлович пишет, что «каторжник, как глубоко ни был испорчен и несправедлив, любит всего больше справедливость, и если ее нет в людях, поставленных выше его, то из года в год впадает в озлобление, в крайнее неверие».

Какой романтизм! Справедливость, да еще к заключенным, да еще от тех людей, кто выше его?! Поистине, такого Чехова сегодня нам не надо. Нам подавай Солженицына, который ныне призывает казнить преступников.

Описывая одно село, Чехов среди статистики упоминает, что женщин в нем «свободных, неиспорченных» всего одна, а значит, настоящих хозяйств нет. Отношение к женщине (но, я бы сказал, еще и к детям), не только на каторге, но и в жизни, служит мерилом цивилизованности общества в любой стране.

Что же увидел Чехов на Сахалине? Оказывается, на страшном острове (поговорка: «кругом море, а посередке горе») нет закованных в кандалы женщин, кроме знаменитой Соньки Золотой ручки. Той самой рецидивистки XIX века, которая бегала из тюрем, вскружила голову не одному охраннику из высших чинов, из-за нее даже стрелялись, а теперь она заканчивала свою жизнь на Сахалине в образе сухонькой старушонки, сидящей в камере.

Остальные женщины, среди которых убийц по статистике оказывается больше, чем среди мужчин, совсем не сидят в тюрьме, а распределяются среди населения как прислуга. Но это в завуалированной форме будущие жены. Такие семьи называются здесь свободными. При этом Чехов подчеркивает, что у женщин, новоприбывших и обычно молодых, нет военных или служебных преступлений. Большинство из них – жертвы любви и семейного деспотизма. Добавлю, что и ныне женщина, попавшая в тюрьму, скорей жертва обстоятельств, чем опасный преступник. 16 тысяч женщин в год в сегодняшней России гибнут от бытовых преступлений. А когда в отчаянии мать, жена, дочь пытаются защищаться от мужского произвола, то идут под суд и в тюрьму В этом плане женщины чеховских времен похожи на наших. Только тюрьмы не похожи.

На приезжих каторжанок выстраивается предварительная очередь. Их ждут, их жаждут. Каторжане и ссыльные, которые побогаче, ждут прибытия парохода с женщинами, как манны небесной. Им приносят повестку: явиться в тюрьму за получением женщины. Принарядившись, они ходят среди вновь прибывших каторжанок, присматриваются, чтобы выбрать хорошую хозяйку. Потом начинаются переговоры. В свою очередь, новоприбывшая интересуется, а каков кандидат, есть ли у него в хозяйстве лошадь, чем крыта крыша, имеется ли в доме самовар… И главное, не будут ли ее обижать. Если выбор удается, первым делом в доме ставят самовар, и по уютному дымку соседи догадываются: в доме появилась баба.