Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники

В наши студенческие времена читал нам лекции профессор Поспелов, он всех студентов Литинститута в шутку делил на две части: тех, кто читал «Капитанскую дочку» и кто не читал. Но теперь уж не до шуток.

И все-таки, несмотря на определенную американизацию литературы и телевидения, интерес к культуре в России не угасает. Я много езжу по стране, бываю в школах и библиотеках с выступлениями, иногда передаю в подарок книги – классику. Эти не новые уже издания из личных фондов нашей семьи воспринимаются как сокровище. Заключенные заваливают наш дом письмами – не просьбами о помиловании, а просьбами прислать книги. Недавно я познакомился с депутатом законодательного собрания из города Иваново, молодым человеком, по образованию – физиком. В гололед и мороз Константин приехал в Москву на старом «жигуленке» за книгами, которые решил приобрести и передать в дар городской библиотеке.

Он бы очень удивился, если бы я патетически назвал его дело просветительством. Но думаю, что такой человек представляет то новое поколение интеллигентов, о котором говорил Дмитрий Сергеевич Лихачев и для воспитания которого наш Учитель так много сделал[2].

Май, 2002 г.

Тюрьмы в России Выступление в Вене

УВАЖАЕМЫЕ КОЛЛЕГИ!

Поменяв мирные и ни к чему не обязывающие заботы российского писателя на официальную должность председателя Комиссии по помилованию, в которой я и пребываю восьмой год, я поначалу со страхом, а потом даже с интересом стал вникать (и проникать) в неведомый мне мир пенитенциарной системы, а некоторыми соображениями по ее поводу хотел бы поделиться.

Мне повезло вместе с моими коллегами по Комиссии проехать по тюрьмам Европы: Италии, Испании, Англии (знаменитый лондонский Присон), Германии, Швеции, Голландии, и там, где я встречал своих соотечественников, отбывающих наказание, я задавал, по наивности, один и тот же вопрос, а не хотели бы они, к примеру, перевестись в Россию, чтобы жить, как говорят, поближе к дому. Мои соотечественники почему-то бледнели от такого предложения и наотрез отказывались.

Ну конечно, я лукавлю, я хорошо понимаю, что их могло напугать при одном лишь упоминании о наших тюрьмах. Эти тюрьмы, как бы мы их ни старались реформировать, являют до сих пор реликт жесточайшей сталинской системы ГУЛАГа. Расположенные вдали от культурных центров, в сибирских и северных лесах, они даже охраняются по поколениям детьми и внуками тех, кто нес службу в сталинском ГУЛАГе, поскольку жители ближайших селений другой работы и не знают. Ни для кого не секрет, что население наших тюрем – более миллиона человек – это половина всего тюремного населения Европы. Но в эту статистику мы не включаем еще триста тысяч человек, ожидающих осуждения и пребывающих годами в особенно тяжких условиях в камерах предварительного следствия (СИЗО), которые настолько переполнены, что люди там спят в несколько очередей. Но о них нужен особый разговор. Как, по-видимому, и о туберкулезе в тюрьмах, в сорок раз превышающем средние нормы на свободе.

На тысячу жителей у нас приходится почти в десять раз больше осужденных, чем в Европе, с Японией и не сравниваю: при равном количестве населения она имеет всего-то около сорока пяти тысяч заключенных. А ведь давно известно, что любая страна способна содержать в тюрьмах столько заключенных, сколько позволяют ее финансовые возможности. Судя по всему, мы очень не бедная страна и куда богаче японцев. Ну а если серьезно, то посещение российских тюрем (я побывал во многих из них), показывает, что наше государство не может ни содержать, ни даже прокормить всех, кого оно держит за решеткой. Стоимость содержания одного заключенного в сутки составляет сегодня в переводе на валюту 20 центов (или – одну пятую часть доллара), а экономический кризис и безработица ударили по тюрьмам сильней, чем на воле. Это в прежние времена пенитенциарная система не только кормила себя и свою охрану, но обеспечивала дешевой рабочей силой многие отрасли промышленности. Да практически чуть ли не вся экономика страны была сориентирована на рабский труд заключенных, и со времен Никиты Хрущева, а может, по его идее, взамен ликвидированного ГУЛАГа были созданы по всей стране промышленные комплексы, объединенные в одну систему с лагерями. А репрессивная система судов в достатке дополняла и пополняла необходимой рабочей силой лагеря; они, кстати, так именовались: «исправительно-трудовые лагеря». Чуть ли не до последнего времени эти лагеря (ИТУ) оставались и для печати, и для общества жестко закрытой, засекреченной областью нашей жизни, и только после перехода системы тюрем и лагерей от МВД к Министерству юстиции, как это сделано во всех цивилизованных странах, стало как-то возможным, хоть в малой степени, иметь доступ и говорить о реформах. Что касается судов, никакие реформы их до сих пор не коснулись, и мы воочию видим, что жители, особенно в отдаленных и сельских местностях, за самую ничтожную провинность осуждаются так же, как в прежние времена, – на длительные сроки заключения.