Все, что мне дорого. Письма, мемуары, дневники

Хотя вы, конечно, уже заметили, что я не о карманниках говорю, которых тоже надо опасаться. Но они так глубоко и массированно в наш карман не залезают, как те, кто по своему положению должен нас защищать от напастей: пожарники, например, санэпидчасть, всякие надзорные организации или – автомобилисты меня поймут – те же гаишники… Которых никогда не найдете в случае кошмарной пробки или у запертого на все замки «крутого» автомобиля, припаркованного буквально поперек Тверской, но которые тут же появляются на пустой ровной дороге, где по неизвестным причинам обозначено ограничение скорости, которую сразу и снизить невозможно. В одном из анекдотов милиционеру, просящему социальную помощь, сердобольный начальник приказывает выдать на неделю запретительный дорожный знак, под которым он пополнит семейный бюджет. Вот и выходит: как ни крутись, все равно оберут.

Впрочем, мы с Галей, закончив стрижку, не бежим срезать медный провод и тем более не ищем исток той трубы, которая, как мамкина грудь, питает власть имущих. Переживем, думаю. Галя меня авансом дострижет, а я на гонорар от этой истории заплачу ей за работу, потому что она в одиночку воспитывает сына, а воровать так и не научилась. Зато руки у нее золотые.

Эра глухоты

Минуло более полутора десятков лет, как пришла горбачевская перестройка, этапами которой стали и события в Сумгаите, когда избивали толпу протестующих саперными лопатками, события в Вильнюсе – расстрел гражданского населения при взятии ОМОНом телецентра, а следом такие же события в Риге, где мне уже лично пришлось наблюдать произвол рижского ОМОНа.

Вдруг оказалось, что не только показ «Лебединого озера» вместо трагических событий, не только истасканные выражения о «социализме с человеческим лицом», но возможны стали слова правды, произнесенные вслух, сперва робко, на страницах газет, потом по радио и на телевидении. Если не изменяет память, начиналось это с «Московских новостей» и «Огонька», их передавали из рук в руки, читали запоем, хранили на память, почему-то тогда казалось, что все это временно, вот-вот оборвется тонкая ниточка гласности и наступит новая (старая) эра глухоты. У меня до сих пор хранятся журналы и газеты того времени, свидетели – нет, еще не свободы, а лишь освобождения от долгого тяжкого рабства. Но это было оглушительное, ни с чем не сравнимое чувство.

У Даля слово ГЛАСНОСТЬ кроме слов кричать, голосить, шуметь еще означает и общеизвестность чего-либо: оглашение, огласку. И правда, многое неизвестное стало известным, и вместе с прозвучащим словом правды открылся другой мир, непривычный, не приукрашенный, не всегда приглядный, временами даже страшный. Но он нам открылся, и жить стало трудней, но это все-таки была жизнь, а не прозябание. Не все смогли это выдержать. Свежий воздух после длительного кислородного голодания способен отравить человека, и многие с негодованием отторгали все, что несла гласность; их нельзя обвинять, они это делали из чувства самосохранения. А вот самосохранились ли? Думаю, что вряд ли.

По соседству со мной в коммуналке проживала в давние времена старая бабка, давно оглохшая, которая с утра до вечера смотрела телевизор без звука, но когда я смастерил и подсоединил ей наушники, наотрез отказалась ими пользоваться: звук ей оказался не нужен, он ей даже мешал. Обществу, в отличие от старой бабки, звук, т. е. правдивое живое слово, необходимо, без него окружающий мир практически мертв. Как он мертв без пения птиц, шума дождя или музыки Бетховена. Другое дело, что мы подчас уже не осознаем, что давно живем в мире озвученном, а гласность – чуть ли не единственное драгоценное обозначение завоеваний перестройки. О тех же событиях в Вильнюсе, или Чечне, или совсем недавней трагедии на атомоходе «Курск», а теперь публичном «избиении» независимой телестанции НТВ мы узнаем, как говорят, из первых рук. Той же, пока звучащей НТВ, хотя порой ее голос становится более похож на крик, на призыв о помощи. И дело уже не в самой, как я понимаю, станции, нравится она или нет, а в нас, кто ей внимает. Может даже показаться, что мы, как та старуха, что долго прожила в условиях немоты, готовы снова ничего не слышать, лишь бы наше призрачное спокойствие не было нарушено.

В давние времена на экранах демонстрировался французский фильм «Колдунья», там молодая девушка, ее играет юная Марина Влади, обладая особенными качествами внушения, заставляет молодого человека спотыкаться на ровном месте, а на его попытки объяснить феномен с милой улыбкой поясняет, что спотыкается он о веревочку… Ну, ту, что у него в голове.

Подчас кажется, что неумение ценить гласность, жить при гласности – свойство, определяемое не внешними, а внутренними чертами общества. И чувство несвободы, от которого, как нам могло показаться, мы уже избавились, еще долго будет в нас пребывать, как та самая веревочка в голове, нам придется не раз и не два о нее спотыкаться, с риском однажды разбиться совсем.