Все, что мы когда-то любили

– Да ладно, Там, – попытался утешить ее Журавлев. – Уверен, не все так мрачно. Ну было же что-то хорошее? Не могло не быть. Жизнь так устроена! Черно-белая жизнь. Дочки у тебя красавицы, внуков вон сколько, и все чудесные. Дочери обеспечены, все замужем. Дом какой – загляденье! Сад какой! Волшебство, а не сад. А природа вокруг? А горы, а реки? Опять же свобода. А как ты о ней мечтала? Шаркаешь еще, банки свои крутишь! Кстати, а сколько тебе?

– Все мои, – кокетничала Тамара, цифры не называла. Смешная. – Было хорошее, – задумчиво проговорила она. – Наверное, было. Но пересчитать можно по пальцам одной руки, парень. Поверь! Вот Тимур был в меня влюблен. Сосед. Тот, что делает бастурму. Все смотрел на меня, пялился. Краснел как рак, – хитро усмехнулась Тама. – И стеснялся. Хороший был парень, не то что мой дурачок. Жил он с матерью, отца не было. Беднота. Мать и пошла к моим родителям свататься. А мои отказали. Отец отказал. Сказал, что заике меня не отдаст! Ну как тебе? Да, Тимур заикался. И сейчас заикается. Зато смирный и работящий, непьющий и негулящий. Жила бы я с ним как у Христа за пазухой. Как Нанка-дура живет, жена его. Ни мозгов, ни внешности, а счастливая. Вот такие, мой милый, дела.

Да и мне Тимур нравился – подумаешь, заикается! Но отца ослушаться не могла, не принято. Тогда еще было не принято. А сейчас… сейчас, кажется, все принято.

Мои старики давно на кладбище. Сестру забрал сын – он далеко, в Каунасе. Хороший парень получился, заботливый. А сестра мне все завидовала: у тебя, Тамка, три девки! Повезло! Одна не останешься. А у меня один сын. И невестка будет – какая? Бог знает… А видишь, как получилось – и сын отличный, и невестка прекрасная. Эля, литовка. Заботливая, добрая.

Ну ладно! Что я тебе все это вываливаю! Нет, мне сейчас хорошо. Правда хорошо! Что может быть лучше свободы? Весь год сама себе хозяйка. Хочу – лежу перед теликом, хочу – сплю, хочу… Что хочу, то и делаю! И ни перед кем не пляшу, не приседаю. А летом внуков привозят, хлопотно, но я ж, считай, целый год дурака проваляла, силенок подкопила. Правда, в этом году мои на море рванули, в Турцию… Море, говорят, детям необходимо… Может, и так, может, правы…

Тина с Мананкой на море вместе, а Эка в Тбилиси, к родственникам мужа своих повезла. Ну так – значит, так.

Долго грустить Тамара не умела – поплачет, повспоминает и давай хохотать. Смешная тетка. Хорошая, добрая и смешная.

Покрикивала на Журавлева:

– Эй ты, лежебока! Смотри, в джинсы не влезешь! Совсем обленился! Давай топай в горы, за каперсами!

– Какими еще каперсами? – раздражался он. – Ты, Там, о чем?

– О каперсах, – смеялась она. – Ты что, каперсы не видел?

Он мотал головой.

– А зачем? Я в Москве без них обхожусь, и ничего.

– Без каперсов никак, – терпеливо объясняла она. – Они и в солянку идут, и в соус с горчицей, и к рыбе, и к мясу – да ко всему! А полезные какие! От ревматизма помогают, от щитовидки. А ты говоришь! Давай, давай, собирайся! Мне это уже не под силу, а тебе в самый раз. Вот, банку держи! Ремень на шею, и вперед! – На горле странной, широкой банки крепился ремень. – Еще свекор мой делал, царствие ему небесное.

Тамара подробно объяснила, как растут каперсы.

– Только с молочаем чины не перепутай, они похожи. Но чина ядовитая, слышишь?

Журавлев отмахнулся:

– Да слышу я, слышу.

А Тама продолжила свой ликбез:

– Кустарник колючий!

– Еще и колючий, – возмутился Журавлев.

– Колючий, – кивнула она. – В метр высотой. Листья такие мясистые, стелющиеся стебли. Ну и цветы – белые или чуть розоватые. А ты бери нераспустившиеся, бутоны – ну что, понял? Ладно, сейчас покажу. – И принесла из кладовки банку с остатками засоленных прошлогодних.

Журавлев потащился к горе. Кустарник нашел быстро, стал обрывать зеленые бутоны, но широкая банка никак не наполнялась, только дно было еле прикрыто.

Устал, разморило. Лег на теплую землю и под жужжание толстого мохнатого шмеля блаженно уснул.

Вот тебе и каперсы.

Тама, принимая из рук смущенного гостя почти пустую банку, вздохнула и хмыкнула.

Он уговаривал ее поехать на море, но она все отказывалась.

– Что я там не видела, я там сто лет не была, два часа туда и два обратно, а меня укачивает, и море твое мокрое и соленое!

Но Журавлев не отставал.

– На кой я тебе? – удивлялась она. – На кой тебе в попутчицы бабка? Ты меня знаешь – болтаю без умолку! За год одиночества так намолчусь, что заткнуться не могу. Буду тебе голову морочить своими глупостями. Нет, и не уговаривай – не поеду! Озолоти, а не поеду.

Конечно, уговорил. Собирались накануне – вернее, собиралась Тамара. Шаркала по дому, бубнила:

– Вот дура, зачем согласилась? Затылок болит, давление поднялось! А все из-за тебя, из-за твоих причуд. Не хочет он без меня, видите ли, скучно ему! Нашел себе компанию – старую болтливую тетку! Еще взмолишься, чтоб замолчала! А я нет, буду трещать, назло тебе буду трещать.

Журавлев лежал у себя и посмеивался:

– Трещи, моя дорогая! Трещи на здоровье.