Все, что мы помним

Впервые не переправляю «уход» на «исход». В устах малого, который здесь не живет, это и без того звучит достаточно мрачно.

ОМГ, как сказали бы Фелисити и Частити.

А теперь и мне поменяли комнату.

Возвращаюсь к себе после своих блужданий-заблуждений, и вот вам пожалуйста. С дверной ручки свисает лоскуток шелка. И шелк, и дверная ручка выглядят совершенно… как это там говорится? Безобразно? Безобидно.

Ухитряюсь протолкнуть свой ходунок сквозь дверной проем.

В комнате стоит финикийская девушка с картонной коробкой, из которой она достает фотографии и старается как можно лучше уместить их на этом, как его там. Фотографии семьи Трюмо, которые мне так хорошо знакомы. А вот и большой ежедневник. Он выглядит больше, чем когда-либо.

На стене висит телевизор. Большой телевизор на маленькой стене.

А еще есть окно. Под этим окном – сколько-то там горшков с растениями.

Рядом с окном – инвалидное кресло.

В окне, то есть за окном – парковка.

Иду искать комнату без лоскутка шелка на дверной ручке.

А вот и она.

А вот и мое окно с листьями и деревьями.

А вот и тот субъект с мерзкими складками на шее на моей кровати. Рот у него раскрыт. Пижама тоже.

Похоже, он может позволить себе находиться здесь.

Телевизор включен. В телевизоре то ли архиепископ, то ли растлитель малолетних – выходит из какого-то здания, и ему помогают сесть в машину. Вероятно, повезут сейчас в какое-нибудь милое местечко выпить чаю. А мерзкий субъект на все это смотрит. По крайней мере, глаза у него открыты и нацелены на экран. Глаза, рот и пижама.

Входит девушка из Карфагена и застает меня за попыткой столкнуть этого мерзкого типа с кровати.

– Будьте паинькой, – говорит она.

– Паинькой? Вы только посмотрите, какие мерзкие складки на шее у этого субъекта!

Это бесполезно. Позади нее стоит Сердитая Медсестра.

– Пойдемте, лапочка, – говорит она. – Обратно в вашу комнату.

И улыбается.

– Как ты находишь свою новую комнату? – спрашивает мой сын.

– Запросто, – говорю я. – Это та, что без лоскутка шелка на дверной ручке.

Он обводит взглядом комнату, что не занимает у него много времени.

– Что это инвалидное кресло тут делает? – спрашиваю я. Хотя, конечно, ничего оно не делает. Просто стоит там. Как будто глядя в окно. На парковку.

– Ты очень разборчива, – по-моему, произносит он. А затем говорит мне, что это часть моего нового Индивидуального Личностно-Ориентированного Пакета Исхода, разработанного в соответствии с пересмотренными Рекомендациями по Технике Безопасности на основе Передовых Методов, с прицелом на будущее. Легко понять, с кем он недавно общался.

– И что же, предполагается, я буду с ним делать? – говорю я. – Конкретно?

Предполагается, что я буду использовать его вместо ходунка. Предполагается, что я буду раскатывать в нем, а не заблуждаться своими ногами, как это обычно делаю. Предполагается, что я буду использовать его для посещений столовой, где мне предлагается сидеть в нем и таращиться на свое Личностно-Ориентированное картофельное пюре.

Задаю тот же самый вопрос своей дочери. Она вздыхает. У нее такая напряженная жизнь, что просто нет времени отвечать на вопросы о инвалидных креслах. Горшков с цветами теперь меньше, но это не значит, что у нее стало больше времени. Фелисити и Чарити вовсю заняты подготовкой к выпускным экзаменам. Они стоят у окна со своими смартфонами, и по их большим пальцам можно понять, насколько они заняты.

Фелисити, или Чарити, садится в инвалидное кресло, чтобы показать мне, насколько это классно.

– Ну разве это не классно, бабуля? – спрашивает она, не останавливая свои большие пальцы ни на секунду.

– Осторожней, Фелисити, – говорю я.

– Чарити, – поправляет моя дочь и вздыхает.

– Да пофиг, – говорит Чарити.

– Ты можешь выпасть из окна, – говорю я.

Фелисити и Чарити смеются, продолжая двигать большими пальцами.

– Такое и раньше случалось, – говорю я.

Моя дочь вздыхает.

Я пробую его. Сажусь в это инвалидное кресло. Я не хочу ничего усложнять. Но никуда на нем не кочую. То есть не качу. Ха-ха. Наверняка это всё новые лекарства. Я использую его просто как кресло. Сижу в нем и смотрю в окно.

На автомобильную парковку.

На ней нарисованы линии, обозначающие парковочные места. Подъезжает машина, паркуется между линиями, а затем уезжает с кем-то на пассажирском сиденье и его сложенной инвалидной коляской в этом, как его… багажнике – в какое-нибудь милое местечко выпить чаю. По крайней мере, я этого не исключаю. Хотя уже и не чаю, когда…

Мне надо с этим заканчивать.

Ну разве это окно?

Мое было гораздо лучше.

Это окно моей приятельницы, и оно и в сравнение не шло с моим окном.

Моей приятельницы, с которой я когда-то играла в скрэббл. С которой я, бывало, играла в скрэббл.

Сейчас даже не верится, что такое и вправду когда-то бывало.

В любом случае она жульничала.

А потом, в один прекрасный день, ее доставили на парковку. Лежащую на спине, в ночной рубашке с голубыми незабудками вокруг шеи.

Myosotis scorpioides.

Я не забыла.

Я ничего не забыла.

Или, по крайней мере, забыла не все.