Все, что мы помним

Я сижу в инвалидном кресле возле окна, держа фотографию дядечки постарше у себя на коленях. То есть держу у себя на коленях фотографию дядечки постарше. Смотрю на нее. Смотрю в окно. Опять смотрю на фотографию. Потом опять в окно. Ничего не получается. Там все та же парковка. Никакого сада. Прямые линии. Стрелки. Туда, сюда… Маленькие квадратики, похожие на тесные коробки. Нет, не квадратики. Прямоугольники. Прямые углы. Прямые линии. Клиническая прямота… Прямая кишка… Эта парковка чем-то напоминает тщательно вытертую попу.

А вот и мой сын – заезжает на нее, следуя стрелкам, паркуется внутри этих прямых линий. Он хороший сын. Наверное, он здесь для того, чтобы свозить меня в какое-нибудь милое местечко выпить чаю. Поскольку в ежедневник еще не смотрел и не знает, что мы собираемся поговорить про мой аккаунт.

И… о боже! А вот и Менеджер по Исходу выбегает на парковку, чтобы перехватить моего сына, прежде чем тот успеет вылезти из машины. Как будто ждал в своем кабинете возле больших раздвижных дверей, и как только увидел, что мой сын заезжает на парковку, так сразу же вскочил в своей кожаной куртке и золотом водолазном костюме и набрал секретный код на маленькой штуковине вроде доски для игры в скрэббл – если только ему вообще это нужно, поскольку большие двери открываются сами собой, просто потому, что он от них этого хочет.

Во всяком случае, вдруг он оказывается рядом с машиной моего сына и уже о чем-то заговаривает с ним через водительское окошко, прежде чем мой сын успевает выйти, и вид у него далеко не радостный. Я, конечно, не слышу, что Менеджер по Исходу говорит моему сыну, но он явно не отпускает свои обычные шуточки. Стоит об этом подумать – а как раз этим я сейчас и занята, – то отныне он вообще не отпускает никаких шуточек. Шуточки были так себе, но тем не менее. Несмотря на все его золотые часы, золотые машины и водолазные костюмы из чистого золота, Менеджер по Исходу явно не лучится счастьем.

Я наблюдаю за ним – из своего окна, как он, такой весь несчастный, просовывает голову в окно машины моего сына, как размахивает руками в своей кожаной куртке, так что солнце играет на его подручных часах и золотом водолазном костюме, и когда моему сыну наконец удается выйти из машины, он очень несчастен – это я уже про сына. Мне это, конечно, не нравится. Я не хочу, чтобы мой хороший сын был несчастным сыном.

Но, по крайней мере, что-то происходит. И это классно. «Классно ведь, бабуля?» – как иногда спрашивают Фелисити и Чарити. Исторически… риторически. Да, что-то сдвинулось с места, это верно. И, наверное, даже меняется. А перемены – это хорошо, судя по всему. Хотя, похоже, только не сейчас, на этой парковке.

Когда моему сыну наконец удается выбраться из машины и подойти к раздвижным дверям, Менеджер по Исходу все не прекращает ему что-то говорить. Мой сын опустил голову, как будто ищет на этой парковке цветы – цветы, которых там нет. И кивает головой, как будто знает, что на этой парковке нет цветов, и соглашается с тем, что на такой парковке и быть не может никаких цветов. А Менеджер по Исходу так все и продолжает ему что-то втолковывать.

Я отхожу от окна к большому ежедневнику, в котором написано, что мой сын придет поговорить со мной про мой аккаунт.

Но тут входит Сердитая Медсестра со своей планшеткой, накачивает мне кровь и стучит по коленке своим крошечным молоточком. Наверное, планирует убить меня, пока сюда не пришел мой сын. Конечно, не этим крошечным молоточком, хотя если кто-то и способен убить кого-то таким молоточком, так это Сердитая Медсестра.

Она что-то записывает в свою планшетку.

– Мой сын скоро придет поговорить со мной про мой аккаунт, – говорю я ей на случай, если она и вправду собирается меня убить. Ей даже молоточек не нужен. Она может убить меня просто своей планшеткой.

Сердитая Медсестра смотрит на меня.

– Он уже идет сюда, – говорю я ей, чтобы потянуть время. – Будет здесь с минуты на минуту.

– Вам не следует забывать, – говорит она.

Я хочу, чтобы люди наконец определились. Так следует или не следует?

– Вам необходимо помнить, – говорит она.

– Это написано прямо здесь, в ежедневнике, – говорю я ей.

– Вам необходимо помнить, – говорит она. – Что мы здесь, чтобы помогать вам.

После чего улыбается, и я понимаю, что действительно в опасности.

Прежде чем Сердитая Медсестра успевает опять улыбнуться, появляется мой сын. У него такой вид, словно по нему долго стучали крошечными молоточками.

– А вот и он, – говорю я. Она, конечно, не сможет убить нас обоих.

– Мам, – говорит он и обводит взглядом комнату.

– Сынок, – говорю я и делаю вид, будто читаю, что написано в большом ежедневнике. – Я полагаю, ты пришел поговорить про мой аккаунт.

Как только Сердитая Медсестра уходит, мы и вправду говорим про мой аккаунт, но сначала я спрашиваю, легко ли он нашел мою комнату.

– Хотя, конечно, ты должен был сразу узнать ее по лоскутку шелка на дверной ручке, – говорю я, и вид у него такой, словно я только что ударила его еще одним крошечным молоточком.