Все, что мы помним

– Я не помню, – говорит он.

– Попробуй вспомнить, – говорю я ему.

– Нет, – говорит он. – Это как раз то, что мне сказали врачи. Что я уже много чего не помню. Что я забываю. И что так и буду забывать. Сейчас это названия вещей. А скоро и сами вещи. Все без исключения.

Я смотрю на его шею и на эти чудесные пятнышки, которые не рак. И я смотрю выше его шеи – на то, что еще увидели врачи и что гораздо хуже. Туда, где они увидели забвение. И теперь я тоже это вижу. И хотя все это происходит еще до лоскутков шелка на моих собственных дверных ручках, я хочу привязать лоскуток шелка для дядечки постарше. И пусть даже все это происходит раньше, я все равно знаю, что для лоскутков шелка уже слишком поздно. Уже слишком поздно для всего.

Так что мы сидим, держась за руки в саду, и вокруг нас лишь гомон птиц.

– Мне страшно, – говорю я своему сыну.

– Я в опасности, – говорю я своей дочери.

Я знаю, что меня ждет.

Сердитая Медсестра только что была здесь со своей планшеткой, улыбалась и стучала мне по колену крошечным молоточком, а девушка из Талибана дала мне чудесную чашечку чая с моими новыми лекарствами и предположила, что мне, наверное, будет еще чудесней сесть поближе к окну, за которым автомобильная парковка.

Сердитая Медсестра уделяет повышенное внимание моим подушкам.

– Дайте-ка я поправлю вам подушки, лапочка, – говорит она, после чего улыбается.

– Вам меня не напугать, – говорю я ей, но мы обе знаем, что это не так.

Мы понимаем друг друга.

Она выбирает подушку, поскольку я отказываюсь сидеть достаточно близко к окну для их целей. И скоро здесь появится Менеджер по Исходу, дабы осуществить этот, как его… перевод. После чего Сердитая Медсестра вернется, чтобы прибрать улики. Наверное, помимо груды золота в кабинете Менеджера по Исходу там растет и гора подушек.

Но ничто из этого на самом-то деле не важно. Чего я на самом деле боюсь, так это забвения. Всегда есть что-то еще, что можно забыть.

– Я забыла вас, – говорю я своим детям.

По крайней мере, пытаюсь. Но они вроде как не слышат меня.

Тем не менее я не оставляю попыток.

– Простите меня, – хочется сказать мне. – Я не была хорошей матерью. А вы были такими хорошими детьми… Вы были так добры к своей плохой матери… Вы никогда не бросали меня. Тем не менее я бросила вас, отрезав голову вашему отцу, который любил вас. Ваша мать отрезала голову вашему отцу, хотя он играл с вашими пальчиками на ногах, а потом забыла про вас в саду с дядечкой постарше, который любил ее, пока не забыл тоже… пока тоже не забыл. И я сожалею об этом, но у меня была любовь, и это была не просто доброта. Это был смех, и солнечный свет, и пение птиц.

Мои усилия заканчиваются ничем.

– Вы оба так добры ко мне… Я этого не забываю. Хотя однажды все-таки забыла про вас. И забуду опять.

Они меня не слышат. Как будто меня здесь нет.

Моя дочь вздыхает. Мой сын обводит взглядом комнату. Они по-своему уже забыли меня. Бросили меня на произвол своей доброты, своего чувства долга, своей заботы. Это, я полагаю, своего рода любовная месть.

Мне бы хотелось, чтоб они знали: я не виню их за это. За то, что они такие хорошие дети, за то, что делают меня невидимой этой своей преисполненной чувства долга, мстительной любовью.

Мне бы хотелось, чтобы мой сын знал: я не против того, что он врет мне и ворует мои деньги. И заверила бы свою дочь, что ей не стоит испытывать чувство вины за то, что она ненавидит меня, пока моет мне ванну и ноги.

Мне хотелось бы сказать им, что всегда есть что-то еще. Что мой сын может наладить свои денежные потоки и преодолеть затыки, но никогда не избавится от Менеджера по Исходу. Что Менеджер по Исходу никогда не насытится тем золотом, которое у него уже есть, что всегда найдется кто-то еще, кто сможет платить больше. Что попа моего сына никогда не будет совершенно чистой.

Что моя дочь никогда не сможет полить все комнатные растения и надраить все ванны до единой, что она и ее Господь Бог могут вымыть все ноги на свете, но обязательно появится что-то еще, и ничто не помешает ее собственным детям, ее собственным Фелисити и Частити, в один прекрасный день надраить ее ванну, вымыть ей пальцы на ногах и бросить свою мать на произвол их собственной благой, исполненной чувства долга любви.

Потому что, дети мои, всегда есть что-то еще. Всегда есть нечто большее. Вы оба так хорошо заботитесь обо мне, несмотря на всю вашу ложь и раздражение. Хотя я была вашей матерью и забыла про вас. Но вы – это не все, о чем она забыла. Всегда есть что-то еще. Всегда есть кто-то еще.

Всегда есть нечто большее.

Страх и опасность не мешают мне блуждать по коридорам с моим ходунком. Но я в удивлении останавливаюсь, когда натыкаюсь на славного парнишку, который моет полы, и вижу, что он обнимает малого, который здесь не живет. Швабра славного парнишки прислонена рядом, прямо к надписи «ПРОХОД НЕ ЗАГОРАЖИВАТЬ».