Все дни, все ночи. Современная шведская пьеса

Маргарета. Нелегко, скажу я вам, быть соперницей чуткого огонька. Детей надо воспитывать, учить их различать добро и зло, у них каждый день уроки, музыка, танцы, надо заплетать им косы, а самой ходить на работу, хорошо выглядеть и быть приветливой, и при этом у тебя муж, который, по сути дела, всегда отсутствует, а ты пытаешься сохранить ваш брак, да еще сама пытаешься быть маленьким чутким огоньком. И когда тебе предъявляют несправедливые требования, ты чувствуешь себя ущемленной.

Анна. Должна сказать, и я чувствую то же.

Маргарета. Ты?

Анна. Да, я.

Маргарета. То же, что и я?

Анна. Да, и очень часто. Ведь я — это и ты, и бабушка. Я должна успевать делать все — воспитывать Йона, содержать нас обоих, следить за тем, чтобы он хорошо развивался, и к тому же еще пытаться выкраивать время для творчества. И мне тоже никто не помогает.

Маргарета. Да, это трудно. Очень трудно.

Эва. Трудное теперь время для матерей.

Анна. Но я не намерена сдаваться. Я выдержу.

Пауза.

Эва. Значит, все в порядке.

Маргарета. Насколько это возможно.

Хенрик. Что именно?

Анна. Я вспомнила, что у меня сохранился конструктор-лего. До сих пор цел.

Эва. Неужели?

Анна. В чемодане. Йону он не нравится, ему с ним скучно. Он предпочитает star wars[41], потому что в моем наборе нет круглых деталей.

Эва. В новых есть. Теперь выпускают такие лего.

Анна. Но эти очень хрупкие, они сразу ломаются, стоит маленькому дьяволенку топнуть по такой подделке ногой, и она разлетится вдребезги. Не то что настоящие лего.

Эва. Вот как.

Маргарета(Эве). Что ты хотела сказать?

Эва. Ничего.

Маргарета. Мне показалось.

Анна. Мне тоже.

Эва. Да нет... Просто я очень многого не знала о бабушке, знала только, что она в психбольнице и у нее такие странные глаза. Я была так же счастлива, как остальные.

Анна. И этого хватало.

Эва. Мой отец был врачом. У меня была своя комната. И наряды, и мальчики, и я мечтала о путешествиях. Я счастлива, пусть даже in spite[42]...

Анна. In spite чему?

Эва. Вопреки моей проблеме.

Анна. Проблеме?

Эва. Но не могу же я винить в этом родителей. Это то, с чем я должна жить... Как в могиле.

Анна. Заполни ее, заполни, заполни деньгами! Прости. Прости. Прости меня. Я дура, дура... Ты сама понимаешь, я не хотела... Но ты заполняешь ее... всяким хламом.

Эва. Заполнить... чем-то стоящим... не получается.

Анна. Но от этого тебе только хуже.

Эва. Ее нельзя заполнить ничем, кроме того, чему там положено быть. А раз нельзя...

Анна. Так или иначе, прости меня, прости.

Эва. Но я не могу просто взять и сдаться... Об этом твердят те, кто знает. (Жестко.) Вот и все. И я не почувствую, что настал день, когда уже поздно беременеть. В нем не будет ничего необычного, не раздастся тревожного звука, как бывает, когда лопнет струна или громко хлопнут дверью в церкви. Это будет самый обыкновенный день, такой же приятный, как все другие в моей жизни... Наверно, я дура и терзаюсь из-за того, чего вообще уже нет... Вот когда у меня полгода не будет месячных, может, я уверюсь... а пока еще во мне теплится крохотная надежда, и это-то самое ужасное... как в сказке: упадет луч света на стену, и потайная дверь откроется... Ну, а если сказка не сбудется, то ничего не выйдет. Никогда я не смогу стать другой, измениться к лучшему, вырасти... разве только в работе... Это хорошо, я свою работу люблю. Но сама я не изменюсь, нет, все то же тело, только оно стареет и стареет, оно не сумело дать новую жизнь, внутри в нем пусто, там только я одна, и вот себя-то мне и приходится чем-то заполнять... деньгами, как с грубой прямотой выразилась Анна... или приятными впечатлениями... Я так устала от своего тела, я хотела бы избавиться от него — сбросить его с себя, оставить где-нибудь на стуле, в прихожей, в номере гостиницы, на улице... Я хочу забыть его, я не хочу его. Зачем оно мне, на что оно годно?

Маргарета. Дружок мой, дружок... (Маргарета встала, подошла к Эве, села рядом, обняла.) Не надо так говорить, не надо...

Эва. Ненавижу его! Ненавижу тебя!

Маргарета. Не надо, не надо... Моя маленькая, моя девочка...

Эва. Ненавижу тебя! Ненавижу!

Маргарета. Нет, детка, ты не можешь ненавидеть меня, не можешь ненавидеть свое тело...

Анна. Дай ей выговориться!

Эва. Я спокойна. Я жутко спокойна. (Пауза.) Я выхожу из себя, только если натыкаюсь на проблемы, которые легко разрешить, была бы капелька доброй воли и планирование. Вот и все.

Маргарета. Да, да, в этом все дело.

Эва. Но мою проблему решить невозможно, никто не может ее решить! Это болезнь, и, хотя она не заметна глазу, она губит все. Говорят, человек сохнет изнутри, становится холодным, жестким, странным... Нет, ты становишься не жесткой — ты похожа на края никогда не заживающей раны. И никто этого не понимает.

Анна. А Матиас?

Маргарета. Он мужчина. Это другое дело.