Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.

Вот как описывает Ю. И. Чирков атмосферу, царившую на Соловках: «Прекратило деятельность и проектно-сметное бюро, в завершение составив проект перестройки монастырских помещений в тюремные. П. А. Флоренский и другие видные сотрудники ПСБ, очевидно, были тоже под замком. В кремлевских дворах было сравнительно малолюдно. Цветники во втором дворе уничтожены. Закрытые щитами окна первой колонны выглядели как ослепленные… Произошла смена погоды. Стояли пасмурные дни, листва с деревьев облетела. Плохая погода, наступление мрака и холода всегда нервировали соловчан, а тут еще неопределенность. Что будет с нами? Кого оставят в этой тюрьме особого назначения? Кого вывезут и куда? Вопросы, вопросы… Ясно было одно: все изменения к худшему. В газетах бушевал шквал ненависти и подозрительности. Термин „враги народа“ упоминался почти во всех статьях. Создавалось впечатление о множестве „врагов“ во всех звеньях госаппарата, на производстве, в литературе, армии и т. п. Все действовало угнетающе. Казалось, все руководство вместе с Великим сошло с ума. Газеты читали молча, без обычных комментариев, что уже стало и в Соловках опасным: были случаи ареста тех, кто вслух высказывал возмущение происходящим». (Ю. И. Чирков. А было все так…М., 1991.С. 170–172).

План на расстрел для Соловецкой тюрьмы, утвержденный в Москве 26 августа 1937 г.

Среди рассказанных, написанных и опубликованных свидетельств сохранились последние письма Р. Н. Литвинова и Н. Я. Брянцева, каким-то чудом прорвавшиеся домой в сентябре 1937 года. На письме Р. Н. Литвинова рукой Варвары Сергеевны Литвиновой поверх порядкового номера написано «последнее письмо.1937.IX.19»:

«…Итак, очень любимая Варька, по старому стилю 5 сентября, т. е. я перевалил еще одну годовщину… ночью придется дежурить (одно слово зачеркнуто цензурой — Ред.), то есть сидеть ночью у дверей с 12 до 6 ночи, так как сегодня моя очередь. До сих пор у меня нет работы. Это нехорошо в смысле еды, потому что безработные получают (замарано цензурой две трети строки — Ред.), а при длительном отсутствии это начинает сказываться… Нужно добавить, что, учитывая возможность далеких передвижений, я продал серое пальто за 30 рублей, так как это выгоднее, чем выбрасывать… В прошлую выдачу писем я не получил ничего. А так как выдача идет теперь два раза в месяц, 1 и 15, то теперь жди две недели, что очень грустно, потому что главная тяжесть моей жизни состоит в беспокойстве о тебе и семье. О себе самом я как-то не беспокоюсь — создалось какое-то фаталистически насмешливое отношение к своим злоключениям. Безработное состояние я использую для занятий математикой и аэродинамикой и провожу время довольно интересно… лучше бывает, если получаешь письмишко или в крайнем случае бандероль. А этого нет. Ни от тебя, ни от Любы. Как Колька? Не собираешься ли ты сфотографировать его? Ему я не буду писать, потому что он мне не пишет. Да и не знаю я его. Помню маленьким, а теперь парень большой со своими интересами, которых я не знаю. Изменения идут, и логически нужно ждать еще более крупных, но ничего определенного предчувствовать нельзя, а логические рассуждения обладают недостатком в том смысле, что выходит не так, как рассчитывают. Чтобы не ошибиться, лучше не загадывать ничего, окружение смешанное, есть приятное, но есть и отвратительное, профессионалов (воров — Ред.). Но не исключена возможность переезда, а куда — пес его знает, потому что мои пункты считаются очень опасными. А самое главное, будь здорова, не падай духом, помни, что я тебя крепко люблю и не забывай о твоем Р…»

В соответствии с Приказом к началу сентября 1937 г. были подготовлены списки к осуждению на расстрел 1116 соловчан. 21 октября их вывезли в Кемь. «…В конце октября, — продолжает рассказ Ю. И. Чирков (с. 173) неожиданно выгнали всех обитателей открытых камер кремля на генеральную проверку. На проверке зачитали огромный список — несколько сотен фамилий — отправляемых в этап. Срок подготовки — два часа. Сбор на этой же площади. Началась ужасная суета. Одни бежали укладывать вещи, другие — прощаться со знакомыми. Через два часа большая часть этапируемых уже стояла с вещами. В это время из изоляторов вышли колонны заключенных с чемоданами и рюкзаками, которые направлялись не к Никольским воротам, где была проходная, а к Святым воротам, которые выводили на берег бухты Благополучия. Я подбежал к краю „царской“ дороги еще до приближения колонн и видел всех проходивших мимо, ряд за рядом, по четыре человека в ряду. Мелькали вперемешку знакомые и незнакомые лица. На всех было одно общее выражение — собранность и настороженность. Все стали какие-то суровые, отчужденные… Кремль совсем опустел. 9 ноября было интенсивное северное сияние. В черном небе сходились и расходились не обычные многоцветные полосы, а багрово-красные дуги, что толковалось некоторыми, как грозное знамение… Прошел страшный слух, будто второй этап был утоплен в море. Все это не способствовало хорошему настроению».

Соловки. Секирная гора. Здесь располагался штрафной изолятор СЛОНа.