Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.

Идет навстречу, сам бурчит
В ботинках желтых одессит.
«Зачем же, ну, чтоб да, так нет?
Всегда паршивый здесь обед.
Я одолжил ему пятьсот —
Верну чрез месяц или год,
Безделушка. Но не беда —
И не вернуть. Так нет, чтоб да».
Как эльф порхает меж воров,
Кудрявый Коленька Быков:
Дощечек ищет с давних пор.
Чтоб укрепить на них мотор.

В лазури ль места не нашел

Кирилл, что прямо в комсомол
Спустился. Все ж огромный взор
Глядит на неприбранный двор,
Печалью тайною томим.
Так многокрылый серафим
Лежит, падением разбит.
Но песнь небесная звучит.

В лабораториях развлечь

Оро стараются, но речь
Едва доходит. Он дрожит.
Напрасно тщится юный rид
Вскрыть смысл таблиц, кривых и карт.
Скользнул — и мимо тусклый взгляд.
И лишь одна из-под стекла
Вниманье странно привлекла.
Там лист, червями источен,
Увидел грустный орочон,
Нечто воздушное, легки
Те кружева…
В ответ он вздрогнул, почему
Ему неясно самому.
Он отвернулся. Наугад
Уперся в стол тревожный взгляд.

Оро

: «Скажи, прошу, что за червякЧернеет здесь, среди бумаг?»
Гид: «Червь этот мерзлоту грызет
И скажет, как построен лед.
Предупрежу тебя, серо
Познание червей, Оро»,
Так из лесов Олень попал
В тройной Лежандров интеграл.

* * *

Поэма писалась в течение всей ссылки, была начата на Дальнем Востоке и значительно переработана в период Соловецкой ссылки, таким образом, годы ее создания — 1933–1937. Но в основе сюжета — впечатления и события периода пребывания на Дальнем Востоке, когда о. Павел начал исследования мерзлоты, познакомился с этим краем, с населяющим его народом орочонов, историей которого заинтересовался, изучал его язык и начал составлять орочонскую азбуку — в поэме появляются некоторые орочонские слова, с попыткой передать их звучание. На примере орочонского народа Флоренский поднимает целый пласт волновавших его тогда вопросов — закономерности бытия народа, отдельного рода и личности в их взаимосвязи, на фоне природной жизни, а вечная мерзлота становится символом противоречивых, таинственных, но прекрасных законов жизни и природы, и истории, и человеческой личности. Посвящена поэма младшему сыну Михаилу — Мику.

Поскольку письма из ссылки являются лучшим комментарием к поэме, ее органическим контекстом, мы не будем останавливаться на подробном объяснении отдельных сюжетных линий, приведем лишь фрагменты писем, непосредственно относящиеся к поэме, к ее «объяснению».

22–23 апреля 1935 г… А. М. Флоренской

Изредка вспоминаю о Дальнем Востоке с сибиряками, которые знают как север Азии, так и восток. К сожалению орочон никто не знает и орочонского языка здесь не изучишь — нет ни книг (кроме эвенкийского словаря, который оказался со мною), ни людей. Был бы хоть какой-нибудь текст, сели не орочонский, то тунгусский. Как-нибудь пойду в библиотеку при музее, попробую поискать в старых изданиях. Мне хочется изучить этот язык, а главное надобен он для местного колорита в поэме. Приходится оперировать одними существительными, т. к. глаголы спрягать не умею и не по чему учиться.

12 мая 1935 г., Василию

Всегда безпокоюсь о тебе и все думаю. Пишу понемногу, по несколько строчек в день, за неимением ни времени, ни сил, «Оро» и думаю о вас: не только пишу для вас, но и стараюсь воплотить все свое и ваше в образ орочонского мальчика, который для этой цели оказался подходящим. Вспоминаю свое и ваше детство, детские лереживания и чувствую, как целостно это все выкристаллизовывается, наверно изоморфная кристаллиэация.

19 июля. 1935 г., А. М. Флоренской

Помалу, очень помалу, пишу «Оро» и все время вспоминаю детей и себя в детстве. В нем сливается столько пережитого, что и сам Оро для меня живой мальчик и мне было бы странно слышать, если бы кто сказал, что он выдуман мною.

7 декабря 1935 г., Кириллу