Все думы — о вас. Письма семье из лагерей и тюрем, 1933-1937 гг.

За четом — нечет, снова чет;
За скорбью — радость: все течет.
И за пылающим огнем
Цветистого июня ждем.
Пришел комарник — нганмак’та,
И пробудилась мерзлота.
Ложбины, южный скат долин
Чуть зелены листом первин.
Вот, опушенный анемон
Сквозь осыпь выбился на склон —
Сереет хмурая сирень,
Как жидкая затменья тень.
А вслед, торжествен, величав
И зеленеть еще не став,
Покров священный протянул
Пурпурно-розовый баrул.
И почки клейкие струят
Его камфарный аромат.
Отцвел багул. Холодный морг
Родит взамен другой восторг.
Земли промерзлой всходит весть
Лучами крупных алых звезд:
Краса и пища здешних стран,
Расцвел пылающий саран[18]
И теплой кровью окропил
Поляны, луг и серый ил.
Оро в молчании страдал.
Саран его ли кровью ал?
Куда исчез румянец щек?
Отец глядел — сам изнемоr.
Печальной думой не шутя,
Повез родимое дитя.

XXXV

«Приехали!» — несется весть.
Их обступили, просят слезть.
Ведут гурьбой. На сваях дом,
В земле термометры кругом.
Не бейся, сердце! Близок тот,
Свиданья с кем Орона ждет.
Как пулеметом из бойниц
Толпу обводит чуждых лиц.
Оро

: «А rде ж Друдзовский?» — Все молчат,Смущенно потупляя взгляд
Оро: «Друдзовский звал…» —
Голос из толпы: — Он поручил
Тебя пристроить, Михаил.
Живи на Станции, учись…
Взирать с вершин на грустный низ.
Оро: «Но где же сам он, где мой друг?»
Волненье вскрыв лишь хрустом рук.
Голос из толпы: — Внезапно вызван. Час был лих.
Как слышно, нет его в живых.
Старик: Старик-отец: «Так что ж тогда?
Ты здесь останешься ли?»
Оро: — Да.
Сандро заветов не забыл,
Хочу работать, он где жил.
Старик: «А мне здесь слишком тяжело».
Вскочил оленю на седло —
В тайге родной развеять гнет.
За ним другой олень бредет.
Прощанья длить печальный час
К чему, раз свет уже погас.

XXXVI