Все имена птиц. Хроники неизвестных времен

– Ну где он, твой Гершензон Четырнадцатый? – устало спрашивает Ленка. – Долго еще?

– Это у южной стены, – говорит Августа, вглядываясь в аккуратно вычерченный план, – пятая линия.

– Ох, не люблю я этот участок, – говорит Ленка, – безлюдный он какой-то…

– Зато тихо, – возражает аутичная Августа. – Тихо, спокойно…

– Там пролом, в южной стене. И если через него полезут насильники, никто даже и не почешется…

– Да кто на нас польстится? Ты только посмотри – мы же хуже попрошаек кладбищенских… морды в пыли, одежда в краске… в черной… Ты лучше смотри внимательней. Это где-то здесь.

Этот участок особенно заросший и запущенный. Над ним витает кладбищенский дух запустения, материализуясь в сухом бурьяне и расползшемся колючем шиповнике.

– Ага, – говорит Ленка, – вот и он. Гершензон Моисей Самуилович. Девяносто восьмой – восемьдесят восьмой.

– Михаил Семенович, – уточняет Августа, сверяясь с гроссбухом.

– А даты?

– Даты те. Крепкий был старик. Но меня смущает имя.

– Августа, – говорит Ленка, – обычное дело. Веяние времени. Не он первый.

– Да, но они же ясно написали…

– Они впали в маразм и забыли, как его звали на самом деле. Ты чего хочешь? Четырнадцатый участок. Пятая линия. Все путем. Доставай секатор. Будем прорубаться.

…Прореженный шиповник постепенно приобретает пристойные очертания. Ветки Ленка сносит на кучку в углу могилы. На руках у нее шерстяные варежки. Августа, присев на корточки, обновляет надпись колонковой кисточкой.

– Ты прочла «Улисса»? – спрашивает она не оборачиваясь.

– Нет еще, – виновато говорит Ленка.

На самом деле она честно пыталась, но осилила первые два абзаца. Но ей неудобно признаваться в этом перед Августой.

– Это великая вещь. – говорит Августа. – Великая. И великолепно структурирована. Столько аллюзий…

– Ага. – Ленка нагибается за очередной охапкой. – Я обязательно.

«Улисса» обсудить не получается, но Августа гнет свое, потому что обстановка располагает к задушевной беседе о высоком.

– Давно хотела тебя спросить, Лена, каббала – это что такое?

– Мистическое учение, – отвечает Ленка.

– Без тебя знаю. Но что оно может? Конкретно?

Ленке очень хочется проявить себя с лучшей стороны, но понятия о мистике у нее весьма смутные.

– Ничего она не может, – говорит она наконец, – она это… дополнительная инструкция по чтению других священных книг, вот в этом роде. Потому что евреи, они, знаешь ли, такие начетчики…

– Чего?

– Ну, она, каббала, вроде инструкции по решению кроссвордов. Скажем, если взять каждую вторую букву каждого второго слова, то получится…

– Ага, – кивает Августа. – Ясно. А что?

– Что – что?

– Что получится-то?

– Может, какие-то действенные пророчества. Полезные советы. Инструкции. Или, скажем, имя Бога.

– А что, разве никто не знает имя Бога? Я думала, Ягве, там, то-се… Эло… хаим…

– Это не имя, – говорит Ленка, утирая черной рукой пот со лба. – Это заменитель. Описывающее слово.

– Приятно вас слушать, дамы, – говорит сторонний голос.

Ленка подпрыгивает и выглядывает из кустов. Но сгорбленный человечек в кипе отнюдь не тянет на насильника.

– Так редко можно услышать культурную речь, – гнет свое человечек, – и увидеть людей, которые чтят закон. Вон дама, как и положено порядочной еврейке, с покрытой головой. – Он кивает на бесформенную панаму Августы. – А вы, – оборачивается он к Ленке, – постыдились бы, дамочка.

Августа открывает и закрывает рот, но человечек уже удаляется странной подпрыгивающей походкой, то ли осуждающе, то ли одобрительно покачивая головой.

– Пся крев! – говорит наконец Августа. – Опять… Я что, похожа на еврейку больше, чем ты?

– Я похожа на негритянку, – говорит Ленка. – А ты приличная, аккуратная. Опять же в панаме. Ладно, давай кончать. А то свет уйдет. Я кладу букет?

– Валяй. И осторожно. Краску размажешь…

Августа достает из сумочки фотоаппарат и делает несколько снимков – сначала крупный план, потом общий. Ленка льет растворитель на пальцы и тщательно протирает их ветошью, но ногти все равно остаются черными.

– Мне тоже оставь, – говорит Августа, – а то что студенты подумают?

– Подумают, что ты красила, – отвечает Ленка.

Солнечные лучи незаметно приобрели тоскующий багровый оттенок, и дорожку между участками пересекли лиловые тени. Они идут налегке и даже не разговаривают, потому что нету сил.

– Лена, – говорит Августа, – а если мы вылезем в пролом? Может, так ближе до остановки?

– Нет, – говорит Ленка, деловито оглядывая задворки участка, – там тупик. И потом…

Она замирает с открытым ртом. Потом убито произносит:

– Там…

– Что – там?

– Плита. Серая. Гершензон. Михаил Семенович.

– Обычное дело, да? – спрашивает Августа.

– Два! – трясет головой Ленка. – Два Гершензона. И даты… участок… Ты какую линию записала?

– Пятую, – говорит Августа. – Пятую… или шестую… нет, пятую…

– День работы! По пятьдесят баксов на рыло! Совершенно постороннюю могилу!

– Ладно, – примирительно говорит Августа, – завтра придем. Этот Гершензон не так запущен, как тот.

– Августа, завтра не выйдет. Завтра суббота.

– Ну и что?

– Ты представляешь, что такое суббота на еврейском кладбище? Тут же не будет ни одного живого человека!

– Ну и что?