Все имена птиц. Хроники неизвестных времен

– Нарбут иногда дает кое-что почитать… то Гегеля… то Хайдеггера… То Дика Фрэнсиса… – Она вглядывается во тьму подворотни. – Смотри-ка… там какой-то человек сидит!

– Где?

– Да вон же… только что – никого, и вон тебе!

– Лена, он не сидит, – вдруг тихо говорит Августа. – И это не человек…

– Мамочки! – завизжала Ленка. – Бежим!

Они ринулись из подворотни прочь, в клубящийся туман, мимо выплывающих из мрака мокрых черных деревьев, мимо сонных фонарей…

На углу Гоголя, у светофора, мигающего рубиновым пламенем, они остановились.

– Чуть под машину не бросилась, – укоризненно говорит Августа, – совсем обезумела… Это все твое пьянство… Удержу не знаешь.

– Ты же сама сказала, – защищается Ленка.

– Что я сказала?

– Августа…

– Ты совсем сошла с ума со своим тетраграмматоном!

– При чем тут тетраграмматон?

– Понятия не имею!

Они молча смотрят друг на друга.

* * *

– Ты куда это меня притащила? – Августа почесывает щиколотку, исколотую сухой травой. – Да еще в такую рань… Это же дикое место. Тут одни маньяки!

– Перестань, – говорит Ленка, – куда надо, туда и притащила. Маньяки водятся в культурных насаждениях. Еще в опере… Они так и кишат в опере. Ты что, кино не смотришь?

– Почему конкретно в опере?

– Не знаю. Может, у них тяга к прекрасному… Музыку любят.

– Музыку? – Августа вдруг настораживается. – А это что?

Откуда-то долетает слаженное многоголосое пение. Посреди пустыря, заросшего бурьяном и пижмой, оно звучит как-то диковато.

– Дети Солнца поют, – поясняет Ленка. – Они черпают энергию вселенной. Попирают почву, босые ноги, ну, знаешь…

– Знаю. Не знаю только, при чем тут я. Лично я жизненную энергию в основном из бутербродов черпаю. Завишу от грубой материи. Унизительно, но факт.

Море начинает мягко серебриться, точно снизу к его поверхности сплываются молчаливые светящиеся рыбы.

– Сейчас они встретят рассвет, омоются в эфире…

– И что?

– И мы совершенно случайно наткнемся на Генриетту Мулярчик.

– Ты все еще надеешься, что она за ручку приведет тебя к этому своему Спинозе?

– Посмотрим, – говорит Ленка, – возможно, если кое-кто именно этого и добивается.

– Ты безумна. А я тебе потакаю. Почему?

– Потому что порвалось покрывало реальности и ты это знаешь. Нечего головой мотать, наверняка знаешь. А наше предназначение – стянуть зияющие прорехи. Погоди, она уже омылась…

Генриетта Мулярчик торжественно выступает навстречу по потрескавшейся асфальтовой дорожке – на ней легкомысленный сарафан в горошек, узловатые ступни втиснуты в лаковые босоножки, шляпка затеняет лицо, одухотворенное после приобщения к мировому эфиру.

Ленку она в упор не видит.

– Генриетта Давыдовна, – удивляется Ленка, – вот так встреча!

– Ах, это вы, Леночка, – очнулась Генриетта. Она прицельным взглядом окидывает элегантную блузку Августы, фыркает и вновь поворачивается к Ленке. – А вы, значит, тоже дышите?

– Систематически, – говорит Ленка. – Практически постоянно.

Августа молча кивает.

– А вы как себя чувствуете? – заботливо спрашивает Ленка.

– В каком смысле? – Генриетта подозрительно смотрит на нее.

– В энергетическом, разумеется. Поступает? Энергия поступает?

– В изобилии. В этой точке пространства хороший обмен с космосом. Особенно для посвященных, для тех, у кого чакры открыты. Потенциал астрального тела повышается просто беспредельно. У меня, кажется, начали новые зубы расти… Вот видите?

Она широко раскрывает рот и тычет подагрическим пальцем в какую-то трудноразличимую точку.

– Вижу, – говорит Ленка, заглядывая ей в рот. На лице у нее написан живейший интерес.

Наконец Генриетта вынимает палец изо рта, потому что он мешает ей говорить.

– Когда мы, затерянные во вселенной души, сливаемся в экстазе там, среди потоков эфира, ощущения просто непередаваемые, – поясняет она.

– А какие позы вы практикуете? – вдруг любопытствует Августа.

– Пардон?

– Лотос? – торопливо подсказывает Ленка. – Позу крокодила?

– А это… – Генриетта презрительно окидывает взглядом Августу. – И кто это спрашивает? Можно подумать, она вообще способна сесть на лотос – пусть и в ее возрасте.

– Она не может, – уверенно говорит Ленка, – пыталась, несколько раз пыталась, но не получилось.

– Ты что…

– Не отпирайся, я сама видела. Ноги не складываются. Члены потеряли гибкость. Это из-за сидячей жизни. Она пишет труд – результат многолетних изысканий, практически со стула не встает… из-за стола…

– Она? – Генриетта демонстративно сомневается в способности Августы что-нибудь написать.

– Лена, ты что…

– Я ей говорю: Августа, хватит, у этого, как его, Эйлера даже глаз от такого напряжения вытек, – а она работает и работает. И каков результат? Практически нулевой… творческое бессилие…

– Ты…

– Все, понимаете ли, уперлось в труды Гершензона. Они ей позарез нужны. А на кафедре их нет. Сгорели… Последствия грандиозного пожара… Вся надежда на вашего Борю. Говорят, у него весь Гершензон…

– Ну, – говорит Генриетта, – не знаю… Он никого не принимает…

– Знаю-знаю. Он отошел от дел. Но может, в виде исключения?

– Он доверяет мне одной. А как я вас рекомендую?

– Самым наилучшим образом… Как достойных людей…