Всё хоккей

Ее плечи дернулись, она, обмякнув, упала на диван и, наконец, разрыдалась.

Я понятия не имел, что мне делать и с надеждой посмотрел на дверь. Мне вдруг так захотелось, чтобы пришел полуслепой старик, я бы непременно бросился ему открывать, увидел бы его лицо, посмотрел в его неживые глаза, пожал руку и потрепал по взлохмаченной шерсти его дворовую собаку. Ну почему он не звонит, его визит сейчас выглядел бы спасением. Я понимал, что со Смирновой что-то произошло страшное. Страшное произошло и со мной. Я не был психологом, но я отлично знал, что когда у двоих беда, необходим третий, не имеющий к нам никакого отношения, совсем незнакомый, пришедший из реальности и не знающий в этот миг трагедии. Возможно, тот, который разносит рекламные газеты по утрам и заводит разговор о погоде и бездомных животных.

Но старика не было. И я вдруг сообразил, что его не было и вчера. И некстати подумал, что уже скучаю по этим ранним звонкам и бессмысленным газетам, которые сразу же отправляются в урну.

Старика не было. И мы с Надеждой Андреевной оставались в своей реальности, несчастливой, пугающей и непонятной.

Вообще бы я предпочел, чтобы сегодня утешали меня. Но это было невозможно. Утешить меня могла только мама. И ни кто, ни одна живая душа даже понятия не имела, что я и есть этот самоуверенный парень с золотой клюшкой в руке с лощеным лицом с лощеной обложки. Мама! Мое сердце заныло от боли. Мамаё только она могла дать вразумительное объяснение всему происходящему. Только она бы трагедию могла превратить в фарс и пустяк. Потрепала бы меня по щеке, как в детстве и беспечно сказала:

— Талик, Талечка, вот видишь, что с тобой делает память. Она разрушает тебя, твою жизнь. А ведь я учила тебя забывать. Память нас тянет назад, как в болото, засасывает наши надежды и стремления. Если бы ты все забыл, ничего бы этого не произошло, разве не так?

Так, мама, так. Но иногда память помогает вновь возродиться. Хотя и очень дорогой ценой. Во всяком случае, я ни о чем не жалею. И если бы я не забывал свои ошибки, свои подлые поступки с самого детства, возможно, этой страшной трагедии со мной бы не произошло. Отсутствие памяти спасало меня от боли. Но память могла спасти от трагедии. И кто меня научил все забывать. Ты, мама?…

Надежда Андреевна по-прежнему плакала. Я налил ей немного вина. Она залпом выпила. И шумно вздохнула.

— Если бы вы знали, как мне плохо. Словно я во второй раз похоронила мужа. Нет, словно я его убила.

Ну, уж нет, право на убийство Смирнова принадлежит мне.

— Не преувеличивайте, Надя. Никого вы не похоронили и никого не убили.

— Что вы знаете! Что вы вообще можете знать, — ее накрашенные губы скривились.

— Вы имеете в виду это? — я показал ей книжку с моей лощеной физиономией.

Интересно, сможет она теперь узнать во мне убийцу ее мужа. Я, конечно, очень отличаюсь от этого красавчика с обложки. Но не настолько же. И мне вдруг захотелось все ей рассказать, объяснить, оправдаться. И я лишь удивился, почему не сделал это сразу. Возможно, просто потому, что она не приняла бы помощь от убийцы своего мужа. Примет ли теперь? Теперь. Теперь так много изменилась. Да и она, судя по ее несчастному виду, по ее растрепанным волосам, дрожащим рукам. Влюблена совсем в другого. И причина ее слез, похоже, тоже в другом.

— Надя, Надежда, Надежда Андреевна, — мой голос охрип от бессонницы и водки. И я, как на трибуне, откашлялся. — Я бы хотел, именно сегодня, хотя нужно было это сделать сразу. Но я хотел бы, чтобы вы знали всю правду.

— Правду? — она недоуменно на меня посмотрела. И еще больше задрожала. И я заметил, что капли дождя по-прежнему стекают с ее одежды на пол, превращаясь в мутную лужицу. — Правду? Неужели есть большая правда, чем та. Которую я знаю?

Она осторожно, двумя пальчиками взяла из моих рук книжку, словно заразную вещь.

— Вы ее прочитали? — почему-то шепотом спросила Смирнова.

— Увы. И, насколько я понял, вы тоже. И что вы думаете об этом парне? — я пристально посмотрел в ее глаза. — Отвратительный тип, заслуживающий виселицы.

— Скорее сочувствия. Виселицы сегодня заслуживают те, кто стоит на Олимпе. Хотя это они думают, что это Олимп. А вполне возможно это всего лишь эшафот. И просто их очередь еще не пришла. А этот парень и так наказан, гораздо больше, чем он этого заслуживает.

— Вы считаете монастырь наказанием?

— Причем тут монастырь?

— Ну, остаток жизни, насколько я знаю, он проведет в монастыре.

— Значит, вы не дочитали до конца?

— Конец? Нет, не дочитал. Его все-таки повесили? Честно говоря, на конец у меня уже нет сил, просто нет сил.

Я откинулся на спинку дивана и прикрыл глаза. Надежда Андреевна налила мне полстакана водки и поднесла к губам.

— Вы должны сделать последнее усилие. Вы должны прочесть. Выпейте, это возможно поможет. Всего лишь одна глава.

— От этой главы не снесет голову?

— Если у меня не снесло… А вы, пожалуй, сильнее. Хотя, как знать.