Все хорошо

Следом Грейс высылает фото. На нем – ее собственная рука, сжимающая распечатанный текст пьесы. Я смотрю на снимок и мгновенно вспыхиваю. Вверху листка отчетливо видно название. Заглавные буквы. Шрифт «Гарамон». Разумеется, это не настоящее название, а то, которым пользуются из суеверия, чтобы не навлечь на театр беду. «Чтобы не сглазить», – как выразился декан. «Шотландская пьеса». От этих слов сжиравший меня огонь разгорается ярче, а все мышцы в теле напрягаются еще сильнее.

Я вспоминаю, как Непримечательный смотрел на меня своими налитыми кровью глазами и улыбался, разглядывая сплетенный пауком узор. «А что до вашей истории с «Макбетом»…

* * *

Еду к кампусу, по дороге проклиная январь, время суток, каждый горящий красным светофор и, конечно, Бриану. Ее блестящие волосы, ее победную усмешку. Ее напористость, которую я не дам ей вложить в образ Леди М. Ни за что! Не бывать этому, пока я имею хоть какое-то отношение к студенческому театру. Я покрепче вцепляюсь в холодный руль. И внезапно, подобно Елене, преисполняюсь решимости. «Как часто человек свершает сам, что приписать готов он небесам!»[14] Помни об этом, помни!

Припарковаться в кампусе негде. Я тщетно кружу по парковке, выкрикивая в ветровое стекло непристойные ругательства. А потом сдаюсь и бросаю машину прямо перед зданием факультета. Да пошло оно все! Ковыляю вверх по обледенелой лестнице. Раз сто едва не оступаюсь. Но помочь мне некому, никто меня не замечает. Все курящие у входа студенты уткнулись в свои телефоны и с улыбкой наслаждаются разыгрывающимися на крошечных экранах своими личными театральными представлениями.

Бегу через холл. Вообще-то я никогда не бегаю, я на это просто не способна, но сегодня мне это каким-то волшебным образом удается. Так и вижу, как на меня, ухмыляясь, смотрит доктор Ренье: «Мисс Фитч, если вы не можете ходить, поведайте, как вы сюда попали?» Влетаю в двойные двери театра. И вот она, развязка. Никто даже не оборачивается. Понятно, я опоздала. Бриана уже стоит на сцене. Сеет хаос. Нацепила сегодня одну из своих любимых кофточек с расклешенными рукавами. Думает, в ней она больше похожа на девушку елизаветинской эпохи. На груди ее сверкает золотой крестик. Пышные волосы сияют в свете софитов. Возглавляя толпу сгрудившихся вокруг нее предателей, она что-то негромко вещает, прижимая к груди распечатку самовольно назначенной к постановке пьесы. Должно быть, с улыбкой на устах рассказывает остальным, что у нас произошли большие перемены. Знаю, она прямо кайф ловит от всей этой ситуации. От того, что взяла все в свои руки. Настояла на своем. Волосы ее блестят. Кожа светится. В определенном смысле Грейс права, она – идеальная Елена.

Сама Грейс сидит в первом ряду зрительного зала. Вид у нее слегка растерянный, даже беспомощный, но вмешиваться она определенно не станет. И на меня оглядывается с выражением: «Ой, да пускай делают что хотят. Почему бы и нет?»

– Нет! – выкрикиваю я.

Вот теперь все оборачиваются. А я стою перед ними, скособочившись, и отдуваюсь после пробежки. Мое тело превратилось в крошечный стиснутый кулачок. Когда я в последний раз кричала так громко, так отчаянно? Да вроде совсем недавно. Вопила, словно раненый зверь, который вот-вот издохнет.

Вид у моих студентов становится испуганный. И очень юный. Они переглядываются, на отвратительно, издевательски свежих лицах застыли выражения: «О-о!» и «Какого хрена?».

Но у Брианы, наблюдающей, как я ковыляю к сцене, по-прежнему не сходит с губ улыбка. Больная тетка. Старая карга. Злобная ведьма. Ни очарования, ни чувства стиля. Уж как-нибудь она справится с ней. Справится со мной. Настрой ее понятен уже по тому, как она стоит – словно застыв в балетном па. По тому, как вызывающе вздернут ее маленький острый подбородок. Все уже решено, принято, кончено. Мне ведь объявили, как обстоят дела, разве нет? Меня поставили на место. Начальство устроило мне выволочку. И напомнило, какую низкую ступень я занимаю в храме вселенной, в модели мироустройства, в великой цепи бытия. «А вы чего ждали, Миранда?» – говорят мне ее вздернутый подбородок и скрещенные на груди руки. Я сама напросилась, разве не так? Демонстративно не обращала внимания на их неоднократные просьбы. А эти мои реплики невпопад, странные замечания из зрительного зала, гремящие в карманах таблетки… Да как я посмела заставлять их, заставлять ее, ставить пьесу, до которой никому, кроме меня, нет дела? Которую все они считают дурацкой, неубедительной, проблемной? Всучила ей роль «несчастной бестолковой девственницы», коварной сироты, любящей презирающего ее парня, как единственную звезду на своем печальном небосклоне. В то время, как она хотела быть Леди М, сексуальной безумицей в белом окровавленном платье, которое так удачно оттенит ее зеленые глаза. Я нарочно пыталась испортить ей всю ее студенческую жизнь. И будущее резюме.

«Так-то, Миранда. Назад дороги нет. Слишком поздно». Сама виновата, взглядом говорит она мне, пока я поднимаюсь на сцену.