Все хорошо

Ничего. Ни подкосившихся ног. Ни пережатых мышц. Ни отвислой стопы. Ни крошки цемента. Правда, спина все равно немного ныла. И бедро тоже. Но с ногой все было… в порядке. Она гнулась. И распрямлялась. Сгибалась и разгибалась.

Я засмеялась. Снова плюхнулась на диван – ничего. Опять вскочила – ничего. Села, встала, села, встала, села, встала – и ничего, ничего, ничего. О господи, теперь я просто хохотала. С хохотом садилась, с хохотом вставала, садилась и вставала, прыгала с диванных подушек, как с трамплина. Казалось, я вернулась в детство, и где-то там стоит моя довольная мама, смотрит на меня и аплодирует. Я ведь уже тогда обожала быть в центре внимания. Хохотала я до тех пор, пока из глаз не хлынули слезы.

А потом вдруг увидела одинокого мужчину в окне напротив. Застыв над цветочными горшками с лейкой в руке, он смотрел на меня. Должно быть, увидел мое шоу, пока поливал свои бросающие вызов природе и фотосинтезу растения, способные цвести в темноте.

Улыбнувшись мне, он продолжил поливать блестящие зеленые листья. Я села. Вскочила. Опять села. Взяла распечатку «Все хорошо». И стала снова и снова перечитывать сцену, в которой появляется чудом выздоровевший Король. А вельможи твердят, что спасло его волшебство. Можно сделать так, чтобы исцеление происходило прямо на сцене. Или оставить этот момент «за кадром». Все зависит от постановки.

– Вы определенно изменились, – говорит Хьюго. – Правда, толком не могу понять, как именно, Миранда.

О, как он произносит мое имя, как смотрит на меня! Мое тело расцветает под его взглядом. Сердце воспаряет. Темные переулки освещаются, а опавшие листья взвиваются в воздух и заходятся в дикой пляске.

– Нам с вами нужно как-нибудь встретиться, – продолжает Хьюго. Как раз это самое он всегда говорил в моих мечтах, на эти слова я пускала слюни, лежа на полу в своем кабинете. – Обсудить постановку. Вы ведь эту пьесу знаете куда лучше, чем я. Я бы с радостью послушал вашу точку зрения, Миранда.

– Мою точку зрения, – повторяю я. – Да-да.

На лазурном небе вспыхивает радуга. Мы с Хьюго стоим на сцене, взявшись за руки. Я воскресла из мертвых. А он смотрит на меня, словно я для него – целый мир.

– Может, однажды сходим куда-нибудь после репетиции? – предлагает он. – Пропустим по стаканчику.

– По стаканчику?

Пропустить по стаканчику с Хьюго. И вечером! Не просто так средь бела заскочить выпить жидкого чаю. Ежеминутно подмечая, как его взгляд цепляется за каждый попадающий в поле зрения объект. Представляю себе, как мы с Хьюго сидим в баре. На столике между нами стоит свеча. В руке у него бокал вина. Нет, Хьюго, наверное, вино не пьет. Ладно, пусть будет лагер. А смотрит он только на меня, видит только меня.

– Почему бы и нет? – продолжает Хьюго. – Тут поблизости есть «Проныра». Ирландский паб. Или шотландский.

Лазурное небо меркнет, сгущается кромешная тьма. Я вижу алые стены бара. Золотистый напиток, зловеще поблескивающий в стакане. И трех мужчин, которые пялятся на меня, притоптывая черными кожаными ботинками. «Вот оно, мисс Фитч, вот оно. Раздобудьте себе счастье».

– Нет, – выпаливаю я. – Нет-нет, только не туда.

– Ладно, тогда вы выбирайте место. Я на все согласен. Полностью в вашем распоряжении.

Невозможно поверить, что Хьюго говорит мне такое. Но так оно и есть. Ему прямо не терпится. Не терпится встретиться со мной наедине.

* * *

Я иду через холл и прислушиваюсь к звуку своих шагов. Как звонко стучат по полу мои подметки, куда звонче, чем обычно! Омертвелая нога сегодня как-то ожила, стала не такая тяжелая. Конечно, бедро по-прежнему болит. И спина тоже. Но нога! Я ее не подволакиваю. Она сама шагает вперед. И поспевает за второй ногой. А значит, походка моя стала ровнее. Я даже немного вверх вытянулась. Больше не заваливаюсь на один бок.

«Миранда, вы как-то изменились», – сказал Хьюго.

А я ответила: «Правда?» Я иду и напеваю себе под нос. Тихо-тихо. Эту мелодию я где-то слышала, а где – никак не могу вспомнить. Но она мне очень нравится. Пою я редко, но эта песня прямо рвется с губ. Обычно плотно сжатых от натуги, пока я пытаюсь удержать вес собственного тела.

Вдруг я замечаю в конце холла студента. Стоит, привалившись к бетонной стене, и смотрит в телефон. Я его знаю, это один из моих учеников. Джейкоб Фокс. Во «Все хорошо» он играет Пароля, злодея, порочного вельможу, под чье дурное влияние угодил Бертрам. Ставь мы «Макбета», я бы, наверное, дала ему роль короля Дункана. Но «Макбета» мы не ставим.

Обычно, заметив в холле студента, я сразу же поворачиваю назад, делая вид, будто что-то забыла в кабинете. Целое представление разыгрываю. Натягиваю на лицо выражение «Ах, как неудачно», качаю головой, словно ругая себя за скверную память. А иногда продолжаю идти вперед, но взор мой при этом устремлен вдаль, словно я не вижу ничего, кроме маячащей где-то впереди сцены и Шекспира. Но сегодня я смотрю прямо на Джейкоба Фокса. Улыбаюсь ему и говорю:

– Привет, Джейкоб!