Все, кроме правды

– Как прошел день рождения Серебристой Спины? – спросила Одри.

– Мучительно, – ответила я, скривившись. – Постоянная демонстрация доминантности.

– Боже мой, – она посмотрела на меня, как умеют лучшие подруги, приглашая к разговору.

Я ей рассказала все. Она слушала, глядя на меня внимательно – у нее были глаза юриста: анализирующие, иногда задумчивые. Я выкладывала информацию, будто строила карточный домик своих подозрений.

– Я уверена, что почти все, о чем ты рассказала – стечение обстоятельств, – сказала она с уверенной улыбкой. – Его привычка таскать везде телефон. С юристом, скорее всего, виделся насчет возврата налогов; с кем-то в городе поругался – да может, его просто толкнули. Ничего это не значит. Ведь так?

Одри крутила кольцо на большом пальце. Она, в отличие от меня, любила моду.

– Вот не знаю. Я…

У меня не получалось найти правильные слова. Факты говорили, что он ни в чем не виновен, ничего против него нет, стечение обстоятельств. И мне следует в это поверить и игнорировать ложную интуицию – она меня уже доводила до беды. При отсутствии твердых фактов обращаешь внимание совсем на другое: не на само письмо, а на выражение лица Джека, как он сделал долгий вздох; не в странном прозвище, всплывшем в регби-клубе, а в реакции на это прозвище.

Да, нелогична эта интуиция, но игнорировать ее трудно. Когда-то она была для меня важной – подкрепленная результатами анализов, спасала жизни больных. И они никогда друг другу не противоречили – инстинкт и наука.

Пока не тот случай с Беном и работой. Инстинкт не сработал, я на него больше не могла полагаться. Как алкоголик, который знает, что, как бы ему ни хотелось, даже одного стаканчика нельзя ни за что. Вот и я сейчас должна изо всех сил игнорировать собственные мысли.

Мой рассказ дошел до конкретного примера:

– Письмо, которое я увидела. Там говорилось про «Зверское преступление Дугласа», но его не существует. Никаких следов. А в сообщении формулировка была такая, будто это о Джеке. Там говорилось «прости», там говорилось «твоя история».

– Ну да, его история – если история его друга. И не обо всех нападениях всегда сообщают.

– О зверских сообщают.

Одри пожала плечами, помешивая кофе деревянной палочкой.

– Газеты что попало обзывают зверством.

Я выпрямилась. Это было в точку. Одри права, такие заголовки мелькают каждый божий день, а я веду себя смешно. Наивно.

– И разве он не был судебным репортером? Может, не сообщил о своем приятеле?

– Да, может быть… – Я замолчала. Может быть, я с ума сошла, и все это совершенно безосновательно. – Как-то утром он меня разбудил и заставил отвезти его за милю от дома. За полмили. – Вот же, думала я, факты. Вот они. – Джек делал вид, что все это очень срочно, чтобы вытащить меня из дома. Вел себя так, будто опаздывает. Но я думаю, что он не опаздывал.

– Ага. Значит, вы были оба у него дома?

– Да.

– И ты думаешь, он не хотел, чтобы ты оставалась там одна?

Я отодвинулась от стола. Я не знала и совершенно растерялась.

– Думаешь? – спросила я. – У него была деловая встреча, но он на нее не опаздывал. Сказал, что торопится, чтобы я вышла из дома, хотел убедиться, что я не осталась его ждать.

– Может, и так, – кивнула она. – Но я хотела сказать, что это нормально. Мы с Амритом уже сто лет не оставались по одному в доме другого. Год, наверное. Я все еще писаю при закрытой двери.

Я улыбнулась:

– Надеюсь, я всегда буду закрывать дверь.

Тут она совсем развалила мой карточный домик.

– Все это ерунда, правда ведь? То, что он боится оружия и эта сумасшедшая тетка в Обане. Телефон берет с собой в туалет – ну, так может, он там в шарики играет. Письмо от приятеля. Что на самом деле не так? Что-то действительно серьезное случилось или нет?

– Типа чего? – спросила я.

Но ведь она не видела ту непонятную ярость, что пронеслась по его лицу свирепой летней бурей. Не была свидетелем паники в его глазах, когда он играл с нами в настолку и не знал, – что вообще необъяснимо, – о страшной катастрофе, случившейся несколько лет назад. Одри не могла видеть, как побелели его губы, когда он читал письмо с извинениями за напоминания.

– Да, тот еще год у тебя выдался…

– О чем ты? – хотя я точно знала, о чем она.

– Мама, потом Бен, потеря работы… новый роман. И ребенок.

Я быстро кивнула, сморгнула слезы, стараясь не обижаться. Через все это Одри прошла вместе со мной, очень переживала за маму и поддерживала меня, когда я бросила Бена. Она знала обо всем. Одри было известно, что иногда мама заставляла меня чувствовать собственную ничтожность, когда говорила, что родственники спрашивают, отчего я до сих пор не замужем.

Одри знала, что я звонила только из чувства долга, что ездила навестить отца, когда точно знала, что мама не дома. Но именно Одри держала меня за руку на похоронах, и крепче, чем Бен. Потому что она тоже понимала, что такое утрата.