Все лгут

А потом я заметила кроссовку. Кроссовку Самира. А в следующий миг – ноги. Одна из них дрожала, и повсюду на снегу вокруг были пятна крови.

И я побежала, я помчалась к человеку, которого когда-то полюбила, которого, возможно, все еще продолжала любить. Я так надеялась, что он жив, что все еще будет хорошо – знаю, тщетно, но ведь надежда покидает человека последней.

Два шага, три. Может быть, четыре, не помню точно. И я оказалась на поляне.

Том сидел верхом на теле Самира. Обхватив его голову руками, он раз за разом ударял ею о большой камень. Глухой звук эхом отдавался среди деревьев.

– Том! – завопила я, подскочив к ним. – Прекрати, Том!

Он замер, но голову Самира не выпустил. Потом поднял взгляд – в нем читалось почти удивление – и что-то неразборчиво пробормотал.

Я опустилась на колени.

– Господи, Том. Что же ты натворил?

Лицо Тома не выражало никаких эмоций, глаза были пусты.

– Он убил Ясмин, – прошептал Том.

Потом он выпустил голову из рук, медленно поднялся на ноги и на несколько шагов попятился. Его руки были покрыты кровью – кровью Самира.

Я склонилась над Самиром, силясь услышать дыхание, которого уже не было слышно. Силилась нащупать пульс, который уже затих. Под его головой расплывалось целое озеро дымящейся на морозе крови.

Меня настигло горе – тот плач, что лишь притаился в груди после разговора с Амели.

– Что же ты натворил, Том? – повторяла я. – Что же ты натворил?

Перед глазами замелькали воспоминания: вот Том, еще ребенок, ранимый и чувствительный малыш. А вот безразличное, ярко накрашенное лицо Ясмин. Вот суд над Самиром и мое отчаяние, когда я поняла, что он виновен.

Помню мысли, которые роились в голове тогда, на той поляне. Мое решение казалось логичным и справедливым, как будто кто-то наделил меня правом вершить справедливость. У Тома вся жизнь была впереди, он заслуживал второго шанса. А Самира уже было не спасти. К тому же он, возможно, получил по заслугам. Возможно, все это произошло не случайно – потому что никто не должен оставаться безнаказанным, убив свое дитя.

У меня за спиной раздался голос Тома:

– Я этого не хотел… Это он начал… Он…

В тот миг я приняла решение. Зачем разрушать еще одну жизнь? Разве мы недостаточно страдали?

Я поднялась на ноги, подошла к Тому и влепила ему звонкую пощечину.

Он встретил удар, даже не моргнув глазом, не сделав попытки увернуться.

– Соберись! – велела я. – Сейчас ты пойдешь домой. А этого… никогда не было.

Он промолчал.

Я огляделась вокруг. В паре метров от Самира на снегу валялась шапка Тома – нежно-голубое пятно на белом.

– Забирай ее!

Я указала на шапку, и Том сделал как я сказала.

Тогда я опустилась на колени и принялась ползать вокруг тела по земле, раскапывая руками снег и прощупывая слой насквозь промерзшего мха, вороша хрупкие листья и острые ветки.

Пальцами я ощутила металл – это были монеты. Я собрала их. Чуть дальше – несколько чеков, которые ветром отнесло к поросшей вереском кочке. Я схватила их и скомкала в маленькие плотные шарики.

– Держи, – сказала я, вставая на ноги.

Том, уставившись на меня непонимающими глазами, послушно взял то, что я ему протягивала, и засунул в карман.

– А теперь проваливай, – велела я. – Исчезни!

И он устремился прочь – худощавая фигура в серебристом свете луны.

* * *

– Ты что-то видела в тот вечер, когда был убит Самир? Что-то, о чем не стала рассказывать?

Разумеется, видела. Не просто видела – я приняла в этом участие.

И тем не менее я солгала. Потому что бывает такая правда, которую никому нельзя открывать.

55

– Все было очень вкусно, Винсент, – говорю я, откладывая ложку.

Он улыбается и знаками благодарит меня.

– Ты положил туда шпинат и горошек?

Он кивает и знаками продолжает: и томаты, и пряности тоже.

Я смотрю на сына: он больше не ребенок. Это коренастый тридцатилетний мужчина с седеющими волосами, которые к тому же начинают редеть на затылке. Тем не менее это все еще он – тот же огонек в глазах, та же любовь к кулинарии и выпечке. Практически безграничная способность к эмпатии и непоколебимое упрямство, которое до сих пор выводит меня из себя.

– Я все приберу, – говорю я ему. – Иди, посмотри видик.

Он корчит рожу и поспешно знаками поправляет меня: не видик, а «Нетфликс».

– Хорошо-хорошо, прости. Я состарилась, честное слово.

Винсент широко улыбается, встает и выходит из-за стола.

За окном солнце уже опускается за кроны деревьев, хоть на часах всего четырнадцать. Словно оплавленные, облака пылают оранжевым и розовым, и лежащий на лужайке снег искрится. Повсюду, куда смогли проникнуть лучи солнца, виднеются проталины. Я какое-то время сижу неподвижно, наблюдая за ходом пьесы, которую совершенно бесплатно предлагает нам посмотреть природа. Поднявшись на ноги, я протягиваю руку, чтобы убрать со стола начисто вылизанную тарелку Винсента, как вдруг замечаю, что по лугу движется какая-то фигурка.

Это маленькая девочка.