Все люди - враги

- А еще? Какие-нибудь деловые бумаги или письма к высокопоставленным лицам?

- Нет. У меня есть только аккредитив, выданный одним из английских банков.

Аккредитив тоже осмотрели и вернули.

- Я не склонен давать просимые вами сведения, пока вы не представите нам более основательных документов. Во всяком случае, я полагаю, что вам придется получить разрешение министра внутренних дел.

- Но как же я могу его достать? - неосторожно воскликнул Тони.

- Это ваше дело. Вы можете обратиться в министерство через вашего посла.

- Значит, вы ничего не можете сделать?

- Ничего.

Это сопровождалось довольно суровым взглядом, который, казалось, говорил: "Считайте, что вы еще счастливо отделались, если вас не арестовали как подозрительную личность".

Разговор, по-видимому, был исчерпан.

- В таком случае, простите, - сказал Тони и повернулся, чтобы уйти.

- Одну минуту, - окликнул его чиновник. - Где вы остановились?

Тони назвал отель и адрес.

- Вы зарегистрировались в полиции?

- Да.

- Покажите удостоверение.

Удостоверение подверглось такому же тщательному осмотру, как и прочие документы.

- Хорошо, можете идти.

И Тони вышел, держась очень прямо, не поклонившись и не отдав чести. Это было неосторожно с его стороны, но не мог же он допустить, чтобы этот тупой солдафон вообразил, будто он запугал его.

Тони возвращался в отель пешком, дрожа от бешенства и негодования. Что за тупица, что за грубая скотина! Но ведь и везде то же самое. И вдруг все его раздражение пропало, и он весь поледенел, представив себе с убийственной ясностью, что последняя его карта бита, окончательно и бесповоротно. Хорошо бодриться и говорить себе: "Faites dormer la Garde" [Пустим в ход гвардию (фр.)].

Но теперь уж больше нечего пускать в ход. Ему вспомнилось, как в конце войны английские солдаты кричали пленным немцам: "Kaputt, Fritz!" [Капут, Фриц (нем.)] - и вот теперь он сам почувствовал всю горечь этого kaputt, Больше уже нечего делать - просто и ясно. Его снова охватило чувство яростной злобы против тупого полицейского, он решил уложить свои вещи и немедленно покинуть Вену. Да, убраться отсюда. Признать себя побежденным и уехать.

Однако еще задолго до того, как он добрался до отеля, Тони поймал себя на том, что тревожно вглядывается в лица проходящих женщин, жадно продолжая свои мучительные безнадежные поиски. Он решил еще раз пройтись по Пратеру. Правда, шел дождь, но все-таки она могла быть там. И когда он уже в который раз прошелся напрасно и уже стало смеркаться, бросился в другой квартал и принялся беспокойно рыскать там. Он два раза купил ненужные ему сигареты, чтобы иметь. достаточно мелочи Для нищих.

Он провел в Вене еще два дня в безнадежном, неистовом отчаянии, все еще ие в силах отказаться от этих явно нелепых поисков, не в силах уехать, пока еще оставалась хоть малейшая искорка надежды.

Бледный, измученный, чуть не падая от усталости, он обходил улицу за улицей, его толкали, смотрели на него с изумлением, а он без конца шептал про себя:

"Кэти, Кэти, где ты, моя Кэти? Почему я не могу найти те(?я? Потеряна, потеряна навсегда!"

На второй день после свидания с начальником полицейского управления поздно вечером его вдруг осенила новая мысль. Да, поиски безнадежны, да, он должен примириться с тем, что уедет из Вены без Кэти, без всякой надежды когда-либо снова увидеть ее, но хоть по крайней мере он может сказать последнее прости воспоминаниям об их любви, взглянуть в последний, самый последний раз в небо, на море и скалы, где они так страстно любили друг друга и строили планы такого прочного счастья. Да, сказать последнее прости, посетить приют влюбленных и со смертельной болью в душе от всего сердца проститься навсегда со своей любовью и юностью.

IX

Оставалось не более четверти часа до маленькой гавани Эа, когда Энтони, едва передвигая ноги, медленно и вяло вышел на палубу парохода. Все тело его ломило от усталости после бесконечного путешествия из Вены в Неаполь, хотя он после этого проспал почти десять часов у себя в каюте. Какое путешествие! Сколько раз он проклинал себя и свое упрямство, заставлявшее его продолжать это сентиментальаое паломничество, которое в лучшем случае было чем-то вроде духовного самоубийства, последнего удара кинжалом, чтобы убедиться, что мертвый действительно мертв.

Темно-синее море колыхалось тяжелой, но уже спадающей волной, и Тони смотрел на громадные языки белой пены, лижущие подножие изрезанного утеса, и слушал отдаленный гул прибоя. Утро было безоблачное и безветренное, уже пронизанное бледным сиянием южного ноябрьского солнца, и туманы отступили к более высоким вершинам. Мягкие очертания Эа четко вырисовывались во всей своей неувядаемой красе; сверкающие белые кубики домов казались вставленными в металлическую оправу золотой и бронзовой листвы. Только сосны и оливковые деревья отчетливо сохраняли зеленые тона.