Все люди — враги

Если бы не случайный крик сороки и щебетание зябликов — лес и поляна были бы странно молчаливы. Даже ручей струился с таким монотонным бормотанием, что оно казалось вторым молчанием. В весеннем солнечном свете, властно сверкавшем на редкой листве ветвей и оживлявшем темные фиалки, была какая-то мощь. Тони сел у доски, перекинутой в виде мостика, и давал всем этим вещам медленно втекать в себя. На один миг вспышка былого экстаза посетила его, чувство полного и счастливого единства со всеми вещами, словно таинственное присутствие богов, быстро пронеслось мимо, на мгновение коснувшись его в знак прощения и примирения. После стольких лет, истраченных без счастья! Он сидел совершенно неподвижно, боясь шевельнуться, боясь дышать, ощущая старое, почти забытое счастье того, что он живет, счастье, в котором было столько мира! С удивлением, но без стыда, он заметил, что слезы бегут по его лицу; потом растянулся во весь рост, закрыв лицо руками и чувствуя, как земля ласково принимает его тело. Потом разделся и выкупался там, где ручей образовывал глубокий, холодный пруд. И, прежде чем оставить это место, положил несколько фиалок у подножия ясеня, а две или три бросил в воду.

К концу третьей недели он прошел две или три сотни миль; весна была уже в полном разгаре. Затем сильный дождь продержал его целый день в одной деревне, построенной на островке, совсем не похожем на островок, так как он был слишком велик для узких рукавов речонки, чтобы получалось впечатление, что они окружают его. Хотя карта показывала, что Тони сейчас южнее Турина, но местность все еще была плодородна от атлантических дождей и походила на северную. Деревенька из камня — со старыми домами, которые оживлялись резными наличниками и большими карнизами, с древним аббатством и галереями с балюстрадой четырнадцатого века — могла похвастаться великолепными аллеями старых вязов и каштанов, а загораживающий деревню скалистый склон был покрыт ясенями и дубами. Входя в нее поздним солнечным днем, Тони подумал, как он и раньше думал о других благодатных местах, что он никогда не видел поселка, так гармонично расположенного или столь исполненного подлинной человечности. Но на следующее утро все деревья качались от порывов бури и лил проливной дождь.

Тони решил не рисковать неизбежной простудой и надумал остаться здесь, пока ему не выстирают белья; он провел утро в чтении своих заметок и занялся довольно безотрадным пересматриванием сделанных им грубых набросков. Соглашаясь с тем фактом, что он не писатель, не рисовальщик, Тони чувствовал все же, что он может обогатить свою жизнь, записывая все, что он видел и перечувствовал. Он разрешал себе безобидную зависть к настоящим художникам. Но был рад, что ему не надо присоединяться к огромной армии претендующих на торговлю своими фальшивыми талантами. Во второй половине дня он написал несколько писем, включая и следующее к Джульену:

«Дорогой Джульен. Простите меня, что я не писал вам, но, кроме ежедневных открыток Маргарет, я не писал никому. Мне надо было отдохнуть в одиночестве, хотя, по правде говоря, бродить пешком довольно утомительно. Получением этого письма вы обязаны тому, что меня задержал здесь сильный дождь, но также отчасти и праздному желанию, чтобы вы во всяком случае увидели хоть проблеск смысла в моем безумии. Почему именно вы? Потому что я не забыл того разговора, который был у нас много лет тому назад около Корфе, когда вы были еще мальчиком. Вы помните? Это дало мне ключ к тому, что иначе только озадачило бы и раздражило меня, — я имею в виду неживое и немертвое, как мне кажется, равнодушие у вас и у других ваших сверстников. Для меня вы символ людей, которых труднее всего понять и принять, — тех, кто пришел после нас и нас отвергает. Вместе с тем я чувствую ответственность перед вами (как перед символом, так и перед личностью) и желание, чтобы вы (все вы) не были раздавлены или искалечены, как многие из нас. Но довольно об этом.