Все люди — враги

Когда Тони скакал домой, он невольно улыбался, вспоминая, с какой горячностью старик излагал эту историю, в которой он, по-видимому, оказался великодушным простаком, обманутым обеими сторонами, ибо считал людей столь же бескорыстными и честными, как и он сам. Было что-то благородное в старике Скропе. Его большое тело, которому было привольно только в свободной одежде или в бурнусе, густые пряди седых волос и широкая борода, всегда такая холеная, тонкие мускулистые руки, высокий лоб, чистый открытый взгляд под нависшими бровями, точеный нос и здоровый загар лица — все это создавало впечатление благородства. Неблагосклонному критику, может быть, показались бы смешными и чрезмерная щепетильность Хенри Скропа, и его запальчивость при изложении своих взглядов, и его басистый смех. Тони все это нравилось; и даже смех, который у многих вызывал раздражение, казался ему достоинством: словно что-то в самом человеке держалось несколько в стороне и иронически посмеивалось над собственными причудами и горячностью. Было что-то благородное и в той жизни, которую вел теперь Скроп, — среди книг, трофеев, воспоминаний и традиций благородных жизней, когда олени и лошади ели из его рук, павлины с лужайки вечно воевали с индюками с птичьего двора, — и в его властном, но вместе с тем неизменно гуманном обращении со своими арендаторами. Скроп рожден был властвовать — люди радостно доверились и повиновались бы ему, — только ему не дали власти.

Подъехав к гребню длинного холма, спускавшегося к дюнам, Антони остановился, чтобы дать отдышаться коню, и обернулся назад. Большая часть долины внизу и гряда ближайших холмов за ней принадлежали Хенри Скропу. Мглистый золотой закат сулил дождь, и внезапные порывы ветра, первые предвестники приближавшейся бури, проносились над возвышенностью. Сквозь деревья просвечивали белокаменный классический фасад Нью-Корта и две башенки с тюдоровской стороны дома, — Тони вспомнил, что Хенри Скроп предпочитает комнаты восемнадцатого века как «более цивилизованные, дорогой мой мальчик», хотя и перенес старинные ковры, доспехи и большие таганы в тюдоровский зал, вызывавший восхищение у всех посетителей — любителей послепрерафаэлитского искусства. Тонкие струйки дыма поднимались из труб ферм в безмолвной долине и уносились на восток. Синеватая мгла лежала под высокими куполообразными деревьями, а церковный шпиц и небольшая группа домов, почти скрытых листвой, указывали на присутствие деревни. В наступившем полном затишье до Тони доносились отдаленное карканье грачей, летевших с полей, мычание стад, возвращавшихся на ночь в свои хлева, унылое бряканье колокольчиков да робкое блеяние невидимого овечьего стада, где-то далеко от него на дюнах. Затем пронесся новый порыв надвигающегося шторма, который и заглушил все эти звуки в шорохе короткой травы.

Это был идеально культивированный пейзаж, полнейшая гармония. Каждое дерево, каждый куст, каждый колос пшеницы и ячменя, почти каждый стебелек травы на сочных лугах были взращены человеком. Это была не «природа» — в Англии нет дикой природы, — а земля, обработанная с трудом и любовью. Антони подумал о неогороженных полях Бельгии и севера Франции, где люди, казалось, были озабочены лишь тем, чтобы выжать последний грош выгоды из истощенной почвы, — он не видал изобилия центральной и западной Франции. Здесь, в Англии, его воображению люди рисовались более щедрыми, больше помышляющими о смысле бытия, чем о хлебе насущном, и в своем энтузиазме Тони воображал, что благородство Хенри Скропа как бы отразилось и на его земле. Неверная мысль, ибо понадобились века на ее создание. У него сжалось сердце при мысли, что эта гармония, существовавшая так долго, теперь обречена. Она стала уже наполовину паразитической, раз доходы Хенри Скропа позволяют ему снижать арендную плату и ухаживать за землей, подобно садовнику. Будущий наследник был картежник… И вместе с тем существует немилосердная конкуренция стран, где с землей обращаются как с рабыней, а не как с любимой женой.

Резкий порыв ветра чуть было не сорвал шляпу с его головы и разметал гриву лошади. Солнце почти исчезло в огромном хаосе темных туч, нависших подобно зловещим громадам. Антони повернул лошадь и поскакал домой. Когда он открывал ворота во двор Вайнхауза, уже начала падать первая дробь дождя.