Все люди — враги

Он бродил по лесу, по обнаженным дюнам, раскаленным от жары, очутился в другом лесу, далеко от моря, и сел у подножия могучего бука, где ручеек пробивался сквозь чащу ольховника. Высокие ветви протягивали свои плоские листья, словно металлические зеленоватые и золотистые пластинки; мерцание исходило от узкой ленты ручейка, там, где он почти бесшумно низвергался крохотным водопадом в темное маленькое озеро; а со всех сторон Тони окружали тенистые стволы и кустарник. В течение долгих минут лес был абсолютно безмолвен в летнем затишье птиц и мертвой неподвижности воздуха. Тони услышал крик сойки и ответный крик другой и шум их крыльев, когда они пролетели по лесу; затем водяная курочка, появившись из-за камышей, начала клевать траву, и белка грациозно спрыгнула с дерева и принялась грызть буковый орешек. Затем и они исчезли, и вновь все стало безмолвным и неподвижным. Тони снова объяло странное блаженство — неожиданно, непредвиденно, точно прекрасная умиротворенность, но с чувством гармонии, которое заставляло его ощущать, как Жизнь музыкально течет в него и вытекает из него. Это не походило на упоительный восторг от прикосновения к Эвелин, и все же было сходно с ним. То чувство было более острым, личным и сосредоточенным, а это — более рассеянным и безличным — общение с таинственными созданиями, такое же неуловимое, но столь же возбуждающее, как и благоуханное. Оно было подобно немой беседе с богами.

Наконец он поднялся и неторопливо побрел домой, совершенно умиротворенный, все еще с тайной лесов в глазах. Он мало говорил за обедом и почти не обращался к Эвелин. Утомленный прогулкой и горячей ванной, он рано лег в постель и сразу же заснул без всяких сновидений. И опять внезапно проснулся, словно его окликнул чей-то голос, и опять то же властное побуждение идти к Эвелин. Однако накануне вечером он был далек от подобной мысли и, конечно, не думал об Эвелин, когда засыпал. И снова он пробирался по молчаливому коридору, и снова портьера в ее комнате взметнулась, когда открылась дверь, и он увидел Эвелин спящей, с простыней, натянутой до самого подбородка.

Либо став смелее, либо же находясь во власти того же таинственного побуждения, он на секунду остановился у ее изголовья, а затем тихо улегся рядом с ней. На этот раз она не вздрогнула, и Тони, к своему изумлению и восторгу, увидел, что она не спит и ждет его, но притворилась спящей, ибо слова разрушили бы чары прикосновений. Эвелин охватила его рукой, его лицо коснулось ее лица на подушке, и их дрожащие губы слились в долгом поцелуе. Тони казалось, что он теряет сознание; сумеречное золото его закрытых глаз тускнело все больше и больше, по мере того как кровь отливала от мозга, а затем медленно возвращалось, все ярче, ярче, пока он не открыл глаз — и встретился с глазами Эвелин, нежными и блестящими. Эта поглощенность божественным прикосновением отступала перед мыслью, что теперь его рука стала навеки прекрасной. То был решающий момент в его жизни — отныне женское тело должно будет всегда казаться ему прекрасным и желанным.

Они лежали друг у друга в объятиях, почти без движения. Они унеслись за пределы времени, и им казалось, что прошло всего лишь одно блаженное мгновение, когда до них донесся бой часов, и Эвелин прошептала:

— Теперь уходи, милый, но приходи завтра.

— Ты подобна лесам, и солнцу, и цветам…

— Тише! Надо уходить. Но приходи…

— Приду!

С последним поцелуем, полуробкой-полустрастной данью благоговения, он расстался с нею и ушел.

Каждое утро, пока длилось пребывание у них Эвелин, Тони украдкой приходил к ней в комнату в ясном свете зари и лежал в ее объятиях, испытывая новообретенный восторг прикосновений, такой непосредственный и невинный. Разумеется, Эвелин должна была испугаться, когда Тони пришел в первый раз, и женский инстинкт самозащиты побудил бы ее рассердиться на Тони и прогнать его, если бы что-то в прикосновении молодого мужского тела к ее девственному телу не парализовало ее. И Эвелин покорилась его прикосновению сперва почти равнодушно, а затем с внезапным наслаждением, почти столь же глубоким, как и у него. Она старалась оправдать себя мыслью, что это лишь своего рода игра с большим мальчиком, но в глубине души знала, что это и прикосновение мужчины. Ей льстили его преклонение и восторг, и они были столь же неотразимы, как и прикосновение молодого сильного мужского тела, жаждавшего ее так просто и естественно и так инстинктивно пробуждавшего в ней чувства. И все же она боролась с собой и даже, наконец, решила, что больше не позволит, чтобы ее ласкал такой большой мальчик, и заперла свою дверь на ключ, когда пошла спать. Но минут за десять до вторичного прихода Тони она проснулась, несколько минут лежала в полной неподвижности, затем быстро и бесшумно отперла дверь, секунду постояла перед зеркалом и, услышав, как его рука коснулась ручки двери, притворилась спящей.