Все люди — враги

— Промышленная революция была совсем иным телом. Она зародилась в Англии, хотя и захватила весь мир. Она выразилась в замене старых кустарных ремесел фабрикой и машиной. Но не воображайте, что кустари-ремесленники жили в каких-то грезах, — продолжал раздраженно Стивен, видя, что Тони собирается заговорить. — Они жили в лачугах, целые семьи работали по четырнадцати, по пятнадцати часов в день, чтобы только прокормиться, а английские джентльмены, которыми вы так восхищаетесь, еще хотели обложить налогом их грошовые заработки.

— И обложили их? — спросил Тони.

— Нет, — ответил неохотно Стивен. — В том случае, который я имею в виду, этого не было сделано. Некто Коупер[37] выразил протест, и от налога отказались.

— Коупер, поэт?

— Да. Но их немилосердно эксплуатировали, и они жили в чудовищной нищете. Когда были введены машины в текстильной промышленности, рабочие взбунтовались и сожгли их. Рабочих расстреляли, а машины снова поставили, на этот раз навсегда. Люди стекались в фабричные районы со всех концов страны, отчасти потому, что там заработок был выше, а отчасти потому, что все заразились от хозяев жаждой быстрой наживы. Вот дураки! Как будто можно разбогатеть, работая на кровопийц! Когда у рабочих бывали заработки, они их пропивали, чтобы забыть свои невзгоды; когда же бывали без работы, они вместе со своими детьми голодали. Да, скажу вам, история промышленной революции — отвратительная штука! Известно ли вам, что маленькие дети работали в рудниках вместо шахтерских лошадей? Разумеется, вы этого не знали! Вы, буржуа, никогда не знаете о тех преступлениях и страданиях, которые создают ваши деньги. Non olet[38]. Брр!

Антони с любопытством глядел на Крэнга, несколько пораженный горячностью, хотя и немного отталкиваемый ею, но вместе с тем тронутый тем личным страданием, которое она обнаруживала. Бледное лицо Стивена стало еще бледнее, его уэллские глаза горели, а оттянутые назад губы обнажали зубы. Казалось, им овладел припадок ненависти. К удивлению Тони, сила этих переживаний не производила на него почти никакого впечатления, может быть, оттого, что полная потеря самообладания была ему противна. Но в то же время он подумал, что глубокая неприязнь и обиды, порождающие такую ненависть, конечно, должны объясняться вескими причинами. Чтобы дать Стивену время прийти в себя, он мягко сказал:

— То, что вы мне рассказываете, я уже знал отчасти, хотя ваши личные переживания, естественно, заставляют меня острее чувствовать несправедливость. Не моя вина, что я родился в таком классе и в такой части страны, где эти факты не поняты. Я отказываюсь считать своих родителей «кровопийцами» или поверить, что они каким бы то ни было образом непосредственно ответственны за те ужасы, которые вы описываете. Их ошибка заключается в их же достоинствах — они слишком благородны и доброжелательны, чтобы поверить, что страдания причиняются ради материальной выгоды. И если в мире не все благополучно, они верят, что это будет исправлено. Кроме того, описываемое вами положение дел относится к уже далекому прошлому, а совестливый голос, повествовавший о нем, дошел до класса буржуазных художников, слова которых вы так презираете, — Соути[39], Шелли, Элизабет Броунинг[40], Рескина и Уильяма Морриса.

Тони говорил только для того, чтобы дать Крэнгу возможность овладеть собой, и замолк, увидав, что это ему удалось. Единственные слова, которые Стивен запомнил, была фраза о делах прошлого. Он заговорил с каким-то истощенным спокойствием, подействовавшим на Тони сильнее, чем прежняя страстность.

— Дела прошлого? Но удивляет ли вас, что память о них еще растравляет душу? Будь вы рабочим в каком-нибудь промышленном городе на севере, вас это не удивило бы. Все же надо признать, что некоторые из самых диких условий изменились, благодаря тред-юнионам.

— А кто навел их на мысль о тред-юнионах? — спросил Тони. И затем, так как Стивен не ответил, добавил: — Вы говорили, что современные условия жизни рабочих хуже, чем когда бы то ни было. Верно ли это исторически?

Стивен вспыхнул, и его карие глаза опять засверкали, но он сдержался.

— Логическими рассуждениями не поможешь, Кларендон. Прежде всего, наше так называемое гуманное законодательство — фарс. Правда, трудом детей уже нельзя пользоваться, но ничего не делается, чтобы возместить потерю их заработка. Предполагается, что мать, работающая на фабрике, пользуется четырехнедельным отпуском — без содержания. И, конечно, она возвращается на работу при первой же возможности. Все это замазывание истинного положения вещей ничего не стоит. Нужно изменить всю систему. Должна быть общественная собственность на средства производства, на распределение и на обмен.

Тони ужасно не любил этих стереотипных фраз, которые, в его представлении, были политическими лозунгами, звучащими грандиозно, но представляющими полумысли-полуистины. Он сказал:

— Это влечет за собой превращение половины общества в государственных чиновников. Вам нравятся бюрократы? А на каких же принципах вы будете производить и тому подобное?