Все люди — враги

— Мы будем производить по потребностям, а не ради прибыли.

Еще одна фраза! Тони продолжал атаку:

— А как вы будете определять потребности?

— Каждому по его потребностям и от каждого по его способностям.

— А как быть, если общая сумма потребностей значительно превысит общую сумму способностей? Лично я лишь посредственно добродетелен. Мне кажется, мои потребности будут изрядно высоки. В моем случае это означало бы, что я отдам свое пенни и прикарманю ваш шиллинг.

— Государство скоро расправится с вами, — мрачно заметил Стивен.

— Принуждение! Но ваша система сразу же разваливается: мои потребности остаются без удовлетворения.

— Они будут удовлетворяться в пределах справедливости.

— Кем устанавливаемой? Каким-нибудь государственным департаментом? Благодарю покорно!

— С экономической точки зрения вы паразит, — сказал Стивен, — и как таковой вы, естественно, будете сметены. Вы несправедливо извлекаете выгоду из существующей гнилой системы и, разумеется, не хотите, чтобы она была изменена. Но она будет изменена, вопреки вам и вашему классу! Все ваши доводы не могут скрыть того факта, что народ в цепях, в цепях невежества, нищеты, труда и безысходности. А как сказал Руссо, человечество — это народ, остальных так мало, что они в счет не идут.

— Значит, Руссо был несправедлив к самому себе, ибо он совершил больше, нежели десять миллионов крестьян. Все настоящие достижения человечества создаются исключительными личностями, вождями. Ваш мир бюрократов уничтожит их, и мы застынем на месте, а застой означает регресс. Различие между нами заключается в том, что вы рассматриваете человечество с количественной, а я с качественной точки зрения.

— Итак, вы считаете, что на свете все благополучно? — презрительно спросил Стивен.

— Нет, — ответил Тони, поднимаясь, чтобы уйти. — Откровенно говоря, я этого не считаю. Я верю вам и своим собственным глазам и ушам, которые показывают мне, что многое неблагополучно. Но я считаю, что меньшие должны служить большим. Качество общины определяется качеством ее вождей и характером повиновения, которое им оказывается. В своих расчетах вы упускаете почти все, что есть человеческого в людях. Вы рассматриваете людей только как экономические единицы с несколькими элементарными потребностями, которые подлежат удовлетворению. Вы отбрасываете все надежды, желания, стремления, восторги, трагедии, комедии, великолепия и неудачи человечества — словом, все, что делает жизнь интересной и яркой, — и предаете нас посредственности комитетов, которые будут взращивать нас в городах-садах и кормить лучшим сортом стерилизованного молока и пьесами Бернарда Шоу. К черту и комитеты и системы! Народ должен идти за своими естественными вождями, за людьми, подобными Хенри Скропу…

— Ага! — иронически прервал Крэнг. — Так я и думал, что мы вернемся к старому дворянству. Сноб всегда остается снобом. Ну что ж, наслаждайтесь, пока это длится, — только длиться это будет недолго!

Антони вспыхнул от досады, но не стал спорить и простился. Ему не хотелось дать Крэнгу повод вывести себя из терпения. По дороге домой он пытался понять, почему это, покидая Крэнга, он всегда чувствует себя подавленным и несчастным, между тем как Хенри Скроп всегда его вдохновляет, всегда вселяет в него чувство, что жизнь — увлекательное приключение, стоящее всех горестей ради радостей. Не оттого ли это, как говорит Крэнг, что они несправедливо пользуются рабским положением других и потому не хотят расставаться со своими привилегиями? Тони старался подавить такую мысль — она была ему неприятна. Он допускал, что его возражения против доводов Крэнга были любительскими и незрелыми, но все же чувствовал, что должен придерживаться своих внутренних убеждений. Одно из них заключалось в том, что оба они допускают ошибку, стремясь подогнать человечество к теориям, вместо того чтобы разрешить человечеству развивать свои собственные принципы и методы. Ему было смешно вспомнить, как серьезно они взяли на себя роль непризнанных законодателей человечества. И как мало каждый из них в сущности знает! Уж эти любители-диктаторы! У Тони мелькнула мысль, что социальные реформы следовало бы начать со своего дома, но даже и она заставила его тревожно задуматься над тем, как сложна подобная задача.

* * *

Несколько дней спустя Антони отправился в Нью-Корт и повез туда свои незрелые сомнения о борьбе с проблемой, которая была ему не по силам. Он нашел Хенри Скропа сидящим на лужайке под громадным кедром, в дубовом кресле резной работы. Его колени были покрыты пледом, а возле него стоял столик, на котором лежали несколько книг и ручной колокольчик.

— Я видел, как ты скакал по парку, — окликнул Скроп приближавшегося Антони, — и позвонил, чтобы принесли еще кресло. Сейчас его принесут. Как живешь? Надеюсь, родители здоровы?