Все люди — враги

В последний вечер перед отъездом с Эи Ката и Тони поднялись на гребень горы, чтобы сверху поглядеть на весь остров и попрощаться с ним до нового приезда следующей весной. Солнце, как золотой лев, медленно ползло к западу, и весь воздух, казалось, был океаном ясного света. На нижних склонах горы царил палящий зной, и пение цикад из олив походило на сумасшедший оркестр скрипачей, непрерывно наигрывающих все те же две ноты. Но по мере того, как Тони и Ката поднимались все выше и выше, а солнце спускалось все ниже, воздух делался холоднее, и затихало пение цикад. Как бы занавешенные этим пением, приплывали звуки из деревни — крики играющих мальчиков, звон наковальни, гудение церковного колокола, отбивающего получасы. В позднем вечернем свете горело спокойное море, без единой волны; оно было все в полосах, похожих на потоки или на след корабля, эти полосы, как оправа из эмали, окружали драгоценности отдаленных островов. Сицилию нельзя было видеть, только большие грозовые тучи, белые и окаймленные бронзой, висели над невидимым мысом. С каждым шагом подъема остров становился все виднее, и смягчались звуки, доносящиеся снизу; и когда, наконец, Тони и Ката остановились на вершине, кругом было молчание, нарушаемое только пронзительными криками стрижей. И тогда снова у их ног распростерлась Эя, как большая раскрашенная рельефная карта.

Они сели в тени разрушенной церковной стены, вдали от деревни, и смотрели на безграничное море, на котором не виднелось ни единого паруса. Ката закрыла зонтик со вздохом облегчения.

— Какая длинная трудная прогулка и как было жарко! — сказала она. — Зато сейчас удивительно прохладно и ясно.

— Да, но я рад, что захватил с собой вот это, — сказал Тони, вынимая из рюкзака бутылку белого вина и два стакана. — Будем пить сейчас или подождем?

— О, подожди, сначала остынем и отдышимся.

Тони поставил бутылку в тень, и они несколько времени сидели молча, следя за невероятно быстрыми кругами, которые чертили стрижи, да глядя в бездонное небо. «Действительно, жаль оставлять все это, — думал Тони, — но как душен воздух в полдень. Кроме того, вдруг мы неожиданно заболеем!» И затем он погрузился в мечтания, в которых было больше ощущений, чем мыслей. То были ощущения воздуха, неба, моря, ощущение живой скалы под его телом, ощущение горного гребня, который казался таким неподвижным, а на самом деле несся через пространство, ощущение присутствия Каты.

Наконец он повернулся, чтобы поглядеть на Кату, и увидел, что у нее довольно задумчивый вид.

— Грустишь, Ката?

— Нет, — ответила она, взглядывая на него и улыбаясь, — не грущу, а только думаю.

— О чем?

— О тысяче вещей. О том, что мои дни в Вене — погубленные дни.

— Не совсем погубленные, Ката. Мы все время приближались друг к другу.

— Если бы мы только знали это! Но неужели все эти годы ожидания прошли бы от этого скорее? Мы могли бы с ума сойти от нетерпения, пока дождались бы.

— Да. Пожалуй, лучше было не знать. У тебя еще какие-нибудь мысли?

— Ты ни о чем не сожалеешь, Тони? Я не причиняю тебе печали? Ты не чувствуешь беспокойства? Может быть, тебе не хватает чего-нибудь?

— Нет! Я хочу жить, и я хочу видеть различные вещи, делать различные вещи, хочу отождествиться с ними, но всего этого я хочу ради тебя. И я ни на что не променял бы тебя. Ни на что! Если бы дьявол появился внезапно, и показал мне все города земли, и предложил мне власть над ними взамен тебя, я бы…

— Что?

— Послал бы его к черту.

— У меня в сердце только одно маленькое беспокойство, Тони.

— Что, милая Ката?

— Я думаю, об одном ты все-таки сожалеешь.

— Ты говоришь о плоде? Нет, нет, мой цветок. Отбрось всякий страх. Я не сожалею об этом!

— Ты уверен?

— Настолько уверен, что даже никогда не думаю об этом. Кроме того, я был бы никудышным отцом.

— О Тони!

— Да, никудышным. Я был бы уверен, что твой ребенок окажется совершенством, а так как этого, очевидно, не произошло бы, то я был бы тираном. Нет большего тирана, чем любящий родитель, который считает, что его младенец должен быть совершенством. Поверь мне, мы всего лучше такие, какие мы есть.

— Как ты научился любить, Тони?

— А ты как? Этому не учатся, это дано или не дано. Все зависит от того, что ты за человек. Как раз после войны я читал в газете о четырех солдатах, которым понадобилась одна и та же девушка. И ты знаешь, как они уладили дело?

— Нет.

— Они выложили свои деньги, и девушка пошла к тому, у кого их было больше. К счастью, человеческая природа сразу же заявила о себе, и они начали ссориться, и их арестовали. Но как это чудовищно! Если бы кто-нибудь появился и сказал: «Ката, у меня в десять раз больше денег, чем у Тони, идем». Ты пошла бы?

— Я сказала бы ему то самое, что ты сказал бы дьяволу.

— Выпьем вина? Да? Надо выпить за что-нибудь. За что?

— За Эю, разумеется.

— Разумеется. И за наше будущее?

— Да.

После нового долгого молчания Ката сказала:

— Мне кажется, что на этом горном кряже живет какая-то очень деликатная и робкая маленькая богиня.