Все мои ребята. История той, которая протянула руку без перчатки

У многих натуралов я брала анализы сама, опасаясь, что, если приведу их к врачу, все узнают, кто мне помогает. Поначалу я приезжала к ним в офис, но, когда в кабинет к мужчине заходит женщина и закрывает за собой дверь, секретари начинают домысливать, что там происходит. В то же время я не хотела, чтобы мужчины приходили ко мне домой, потому что знала, как это будет выглядеть со стороны. И мне пришлось проявить смекалку. Я стала приглашать желающих провериться на кладбище Голливуд и брала у них анализы прямо на памятной скамейке под дубом. Кладбище расположено на холмах, и там всегда можно было найти укромное место. Никто не стал бы беспокоить человека, стоящего у могилы, – в Хот-Спрингсе многие заезжали проведать усопших родственников после работы. И если мужчины начинали плакать, я могла их успокоить. Как это ни смешно, кладбище Голливуд считалось очень престижным, и мне никогда не позволили бы похоронить там больного СПИДом.

А позже, когда мы с «моим пациентом» случайно сталкивались на улице, он с виноватым видом кивал мне. Я же отводила глаза, но его жена сразу же понимала, что у нас есть общий секрет. Из-за этих взглядов родилось немало слухов. Иногда ко мне даже подходили женщины и напрямую спрашивали, откуда я знаю их мужей, а я делала вид, что не понимаю, о чем идет речь. Нет, я никогда не говорила с вашим мужем о СПИДе и никогда не предлагала ему сбежать вместе со мной. Такого счастья мне не надо, спасибо.

Регулярно поступающие мне звонки ненависти стали более конкретными. «Не могу поверить, что ты собрала здесь столько педиков. Да они же нас всех переубивают!» Однажды меня отвела в сторону одна из прихожанок церкви. Она принялась яростно меня отчитывать за то, чем я занимаюсь, не забыв упомянуть, что я великая грешница, раз помогаю этим людям.

– Твоя дочь никогда не найдет хорошего жениха, – сказала она. – Только через мой труп!

Я хотела ответить, что ее собственный сын – гей. Что он один из «этих людей», но признаваться матери или нет – это его дело. Поэтому я промолчала. Посмотрев на собеседницу, я вздохнула:

– Эллисон всего семь.

Мне нужно было немного передохнуть. Я выкроила немного времени, позвонила Сэнди и спросила, не хочет ли она покататься на каноэ. Сэнди согласилась, но мне показалось, что у нее дрогнул голос. Мы доплыли по реке Уашита до того места, где она начинает петлять и где некоторые перетаскивают лодку на руках, чтобы немного срезать путь. Я рассказывала Сэнди, чем занимаюсь, ничего не скрывая, ведь я понимала, что она в курсе происходящего.

– Рути, – тихим голосом произнесла Сэнди, – я же говорила, что тебе нужно держаться от этих людей подальше.

– Сэнди, я не могу, – ответила я. – Им правда очень нужна помощь.

– И собираешься разрушить свою жизнь только потому, что они разрушили свою? И еще тянешь за собой Эллисон?

– Никуда я ее не тяну, – тихо ответила я.

– Нет, тянешь, – сказала Сэнди. – И прекрасно это понимаешь.

Мне хотелось нырнуть в реку. Чтобы в уши затекла вода и мне не было слышно, что говорит Сэнди. Но в то же время я хотела сохранить нашу дружбу.

– Перестань возиться с этими людьми, – сказала она. – Ума не приложу, почему ты вздумала им помогать.

– Если бы ты с ними познакомилась…

– Нет уж. Насмотрелась я на них. Спасибо.

Я чувствовала, как передо мной закрывается дверь. То же самое я испытывала, когда просила кого-то о помощи и получала отказ. Я не пыталась выяснить причину, не кричала, не старалась объяснить человеку, почему ему должно быть не все равно. Я не тратила время впустую. Просто шла к другому.

Вот только другой лучшей подруги у меня не было.

Мне пришлось сдать машину в ремонт. Митч, уезжая из города, разрешал мне брать фургон. Он продал свою долю в ресторане и теперь полностью отдавался работе, предполагающей частые отъезды. Когда Митч уезжал, я возила его маму Донни в «Вол-Март», и она вела себя так, словно это меньшее, что я могу сделать, – ведь я пользуюсь щедростью ее сына. Меня так и подмывало напомнить ей о всех тех днях, когда я заходила ее проведать и возила в магазин, но я держала язык за зубами.

Я старалась помалкивать с первой минуты нашего знакомства, но в целом Донни не представляла для меня большой опасности. Она сразу дала мне понять, что на свете нет женщины, достойной ее драгоценного Митча, и на случай, если я не поняла с первого раза, постоянно об этом напоминала.

Взобравшись на пассажирское сиденье, Донни несколько секунд внимательно на меня смотрела.

– Знаешь, Рути, – медленно проговорила она наконец, – когда Митч развелся, я больше всего боялась, что он найдет себе какую-нибудь старую шлюху.

Она произнесла «ш-шлюху» и, растянув звук ш, вложила в него все свое презрение.

Я ждала, когда она скажет «но». Нет, эту часть она решила опустить. Я усмехнулась – так много в этих словах было злости, которая, должно быть, сопровождала Донни всю жизнь. Когда слышишь настолько оскорбительные вещи, то скорее не сердишься, а удивляешься, откуда в человеке столько желчи.