Всё началось с грифона

– Я должен был догадаться, – еле слышно пробормотал Кент. – Оно… она так на него смотрела. Можно было что-то сделать. Я бы…

Он опустил голову и замолчал. Мне показалось, что Кент сейчас заплачет.

– Что произошло? – спросила я.

– Оно…

Я многозначительно посмотрела на него, и он вздохнул.

– Она. Она съела его. Вивальди.

Кент устремил на скрипку умоляющий взгляд, словно даже сейчас пытался исправить содеянное. Как по команде, она икнула. Из одной изящной прорези на ее животе вылетело желтое перышко.

Мы трое наблюдали, как оно с медленной изобличительной грацией опускается на пол, а потом оба гостя перевели взгляд на меня – сначала Кент, а затем и ёкай. Прищуренные глаза Кента напоминали тлеющие угольки. Сияющие глаза ёкая широко раскрылись, в них не читалось ни капли вины. В этот момент они были так похожи на старый водевильный комедийный дуэт, что я бы не удивилась, если бы они начали чревовещать, но ни один из них не произнес ни слова.

– Вивальди был… – начала я.

– Канарейкой, – закончил Кент. – Он ел с рук и сидел у меня на плече, пока я играл на скрипке. Вивальди мог исполнить десяток разных песен и доверял мне. А я позволил этой… штуке…

Он отчаянно закричал и бросился к скрипке. На мгновение мне показалось, что Кент разобьет ее, задушит или разорвет на части. Скрипка вздрогнула, и ее струны ослабли. Одна из них отделилась от верхнего порожка и зависла перед спиралевидной головкой, тонкое щупальце настороженно очерчивало в воздухе фигуры в форме буквы S, словно готовясь обороняться.

Кент поколебался, затем сдался, и через секунду ёкай расслабилась. Струна скользнула обратно на порожек и обвилась вокруг колка. Я заметила, что она все еще не была натянута, но, по крайней мере, уже не висела в воздухе.

– Мне нужна помощь, – произнес Кент.

Он опустился на пол, тяжело привалившись спиной к краю стола. Я подошла и села рядом с ним. Через несколько мгновений скрипка вылезла из футляра, при помощи струн спустилась вниз и присоединилась к нам, прислонившись к столу легким изгибом шейки. Какое-то время мы втроем сидели так, не произнося ни слова.

– Мои родители – концертные музыканты, – прервал тишину Кент, голос доносился откуда-то издалека. – Они хотели, чтобы я пошел по их стопам. Я с самого детства стирал пальцы в кровь, играя гаммы, и, по словам родителей, должен был трудиться усерднее, чем все остальные. Они заявляли, что другого способа нет.

Он покачал головой.

– Родители считали, что однажды я буду им благодарен, – выплюнул он.

– Ты, должно быть, очень хорошо играешь, – заметила я.

– Большинство людей, – сказал Кент, – за всю свою жизнь никогда не добьются таких же результатов, каких добился я, играя на скрипке.

– Смелое заявление, – прокомментировала я.

– Я выигрывал национальные конкурсы, – начал перечислять он, – получал стипендии и гранты, обзавелся покровителями и фанатами. Меня приглашали выступать в Лондоне, в Москве, в Пекине…

Кент замолчал, а когда он заговорил снова, голос у него был низким и горьким.

– Я терпеть все это не могу.

– Тогда почему не бросишь?

– Я задаю себе тот же вопрос уже много лет, – ответил Кент. – И никак не найду ответ. Поэтому я перестал.

– Перестал задаваться этим вопросом?

– Перестал играть, – сказал он. – Шесть месяцев назад. С тех пор я не сыграл ни одной ноты. Я думал, что станет лучше, но вместо этого чувствую себя так, будто отрубил себе руку.

Кент молчал. Скрипка тем временем начала осматривать кабинет. Она двигалась подобно осьминогу, с проворной водянистой грацией подтягиваясь на своих четырех струнах. Ее тело все еще более или менее напоминало скрипку, но казалось тяжелым и плавным, а это наводило на мысль о том, что под гладкой темной кожей были органы. Иногда, оторвавшись от изучения папиных ветеринарных справочников и ковыряния в ковре, ёкай поворачивала шею, смотря на нас большими глазами.

– Я и сама не хотела ничего подобного, – призналась я. – Меня подписали на это все насильно и даже не потрудились уточнить, что об этом думаю я.

– Откуда ты знаешь, что нужно делать? – поинтересовался Кент.

– На самом деле и не знаю, – ответила я. – Мне каждый раз приходится разбираться на ходу. Прости, ты, возможно, ожидал консультации от настоящего специалиста.

Кент искренне рассмеялся.

– Я и правда люблю музыку, – сказал он. – Раньше думал, что, как только научусь действительно хорошо играть, меня не будет выворачивать всякий раз, когда я беру в руки скрипку.

Его глаза были полны гнева и муки.

– Но чего бы я ни достиг, этого всегда мало.

Тонкие пальцы Кента сжались в кулаки, а потом расслабились.

– Мои родители знали, что у меня депрессия, – продолжил он. – Они сказали, что все нормально, и купили Вивальди, чтобы мне стало повеселее. Это сработало. Он сидел у меня на плече, пока я играл, и подпевал. Благодаря ему я наслаждался игрой впервые с тех пор, как себя помню.

Скрипка вернулась к Кенту и плюхнулась рядом. Она переводила с моего лица на его внимательный любопытный взгляд.

– Если ты надеешься, что я смогу вернуть Вивальди, то, боюсь, это не так.