Всё началось с грифона

Он отрицательно покачал головой, но я увидела, что его плечи немного поникли.

– Я сделаю то, что в моих силах, – предложила я. – Тебе это, вероятно, не поможет, но я смогу лучше понять твою скрипку. Ты не против?

Кент кивнул, почти не поднимая на меня взгляд.

Я протянула руку и прикоснулась к корпусу инструмента. Если у ёкая и были какие-то страхи или сомнения, она их не показывала. Скрипка наблюдала за происходящим с нескрываемым любопытством, изредка моргая с мягким клацающим звуком, похожим на щелчок затвора фотоаппарата.

От нее исходило восхитительное темное сияние, которое согрело костяшки моих пальцев, стоило мне прикоснуться к ней. Я провела рукой по краю корпуса, по округлому изгибу ее искусно соединенного шва. То, что было передо мной, очень походило на дерево, но на самом деле было каким-то видом кожи, сухим и жестким. Когда я нажимала на нее, она прогибалась. Казалось, ее не беспокоили мои прикосновения. Скрипка просто переводила взгляд с меня на Кента, наблюдая за нами круглыми и блестящими, как стеклянные шарики, глазами.

Она была сбита с толку. Ошеломлена. Беспокойна. Голодна, нетерпелива, полна желаний. «Чего может хотеть скрипка? – спросила я у самой себя. – Зачем ей есть канарейку?»

И как я могу ей помочь?

Я не сомневалась, что Горацио был бы рад пополнить свою коллекцию живой скрипкой. И конечно же, Кент, избавившись от нее, вздохнет с облегчением. По крайней мере, поначалу. Но все же мне казалось неправильным разделять их. Эти двое должны были быть рядом, и, в отличие от Кента, ёкай это уже поняла. Они будут идти по жизни рука об руку, я чувствовала это нутром.

– Она там, где и должна быть, – сказала я.

Лицо Кента помрачнело.

– И все? – спросил он. – Мне от нее никуда не деться?

– А ей никуда не деться от тебя, – добавила я.

Я убрала ладонь с бока ёкая. Еще мгновение мы смотрели друг на друга, а потом скрипка с драматичным и странным мелодичным вздохом снова оперлась о край стола. Тепло, которое я чувствовала в костяшках, начало исчезать и вскоре пропало окончательно.

Голод, однако, остался.

Чего-то не хватает.

Мне пришла в голову мысль.

– Ты должен дать ей имя.

– Я не буду никак называть эту штуку, – возразил Кент.

– Она побудет с тобой какое-то время, а значит, у нее должно быть имя.

Кент нахмурился, однако через мгновение задумался.

– Ладно, – сказал он наконец. – Я назову ее в честь моей бабушки. Она единственная из всей семьи позволяла мне быть ребенком. Оми.

Кент перевел взгляд на скрипку.

– Привет, – произнес он. – Тебя зовут Оми.

Скрипка – Оми – моргнула, глазами проглотив свое новое имя, и, судя по всему, оно показалось ей приемлемым.

Имя было хорошим, но этого было недостаточно. Кент все еще не простил Оми, а Оми так и не утолила свой голод. Я чувствовала его прямо посередине живота: он походил на рваную пустую яму, которую нужно было заполнить.

Почему эта скрипка открыла глаза именно сейчас, именно с этим мальчиком? Должна была быть какая-то причина, иначе зачем папа рассказывал мне все эти истории в детстве? Почему он так часто исчезал, а потом умер? Не могли события происходить просто так, иначе зачем я садилась в машины к незнакомцам и рисковала жизнью ради мантикор?

Все это должно было нести какой-то смысл, в том числе появление в моей жизни озлобленного подростка и его голодного ёкая. Но какой?

Отголосок ноты, прозвучавшей, когда Кент только открыл футляр, все еще едва слышно отдавался эхом, как слово, вертевшееся на кончике языка.

– Когда ты в последний раз играл на ней? – спросила я.

Он посмотрел на меня так, словно это я съела его канарейку, а потом задумался.

– У меня есть другие скрипки. На этой я почти не играю… не играл. Она слишком хороша для обычных занятий и очень уж капризна для сцены.

– Капризна?

– Иногда фальшивит безо всякой причины. – Кент осекся. – Что ж, теперь мы, наверное, знаем почему.

Мы оба взглянули на Оми. Она высвободила одну струну и, скосив на нее глаза, лениво почесывала изогнутую спиралью головку.

– Попробуй сыграть что-нибудь, – предложила я.

Кент свирепо уставился на скрипку. Оми перестала чесаться. Она уставилась на мальчика, встретилась с ним взглядом, а потом моргнула.

– Почему? – спросил Кент. – При чем тут я?

– Она нашла тебя, – ответила я. – На то есть причина. Может быть, тебе повезло.

«Или же, когда ты попытаешься ей помочь, она ударит тебя в грудь и оставит между ребер осколок», – произнес тихий голос у меня в голове. Я ощутила под футболкой родимое пятно, теплое и чувствительное.

Смычок был прикреплен к внутренней стороне крышки футляра двумя ремешками из фиолетового бархата. Кент расстегнул их и вытащил смычок, осторожно держа его между пальцами. Стоило ему это сделать, в нем что-то расслабилось. Разгладилась морщинка меж глаз, рука, державшая смычок, стала двигаться неторопливо и грациозно.