Все начинается с любви…

Катька,
Катышок,
Катюха —
тоненькие пальчики.
Слушай,
      человек-два-уха,
излиянья
папины.
Я хочу,
    чтобы тебе
не казалось тайной,
почему отец
        теперь
стал
сентиментальным.
Чтобы все ты поняла —
не сейчас,
так позже.
У тебя
    свои дела
и свои
    заботы.
Занята ты долгий день
сном,
   едою,
       санками.
Там у вас,
в стране детей,
происходит
всякое.
Там у вас,
в стране детей —
мощной
     и внушительной, —
много всяческих затей,
много разных жителей.
Есть такие —
отойди
и постой в сторонке.
Есть у вас
      свои вожди
и свои пророки.
Есть —
     совсем как у больших —
ябеды
и нытики…
Парк
бесчисленных машин
выстроен по нитке.
Происходят там и тут
обсужденья
        грозные:
«Что
   на третье
         дадут:
компот
или мороженое?»
«Что нарисовал сосед?!»
«Елку где поставят?..»
Хорошо, что вам
газет —
взрослых —
не читают!..
Смотрите,
      остановясь,
на крутую радугу…
Хорошо,
      что не для вас
нервный
голос
радио!
Ожиданье новостей
страшных
      и громадных…
Там у вас,
в стране детей,
жизнь идет
нормально.
Там —
    ни слова про войну.
Там о ней —
ни слуха…

Я хочу
    в твою страну,
человек-два-уха!

Ремонт часов

Сколько времени?
– Не знаю…
Что с часами?
– Непонятно…
То спешат они,
         показывая
                 скорость не свою.
То, споткнувшись,
останавливаются.
Только обоняньем
я примерно-приблизительное
                    время
                        узнаю…
Я сегодня подойду
            к одинокому еврею.
(Там на площади
будочки выстроились в ряд.)
«Гражданин часовщик,
               почините мне время.
Что-то часики мои
барахлят…»
Он, газету отложив,
             на часы посмотрит внятно.
Покачает головою.
Снова глянет сверху вниз.
«Ай-яй-яй! —
         он мне скажет. —
Ай-яй-яй!
Это ж надо!
До чего же вы,
         товарищ,
               довели механизм…
Может, это не нарочно.
Может, это вы нечаянно.
Для него —
        для механизма —
                   абсолютно все равно!
Вы совсем не бережете
               ваше время,
                       ваши часики.
Сколько лет вы их не чистили?
То-то и оно!..»
Разберет часы потом он,
                причитая очень грозно.
И закончит,
подышав на треугольную печать:
«Судя
    по часам „Москва“,
вы уже
довольно взрослый.
И пора уже
       за собственное время
                     отвечать…»

Я скажу ему:
        «Спасибо!»
Выну пятьдесят копеек.
Тысяча семьсот шагов
               до знакомого двора.
И машины мне навстречу
               будут мчаться
                      в брызгах пенных.
Будто это не машины.
Будто это глиссера.
Разлохмаченные листья
               прицепятся к ботинкам.
Станет улица качаться
               в неоновом огне…

А часы на руках
будут тикать.
Тихо тикать.
И отсчитывать время,
              предназначенное
мне.

Винтики