Все наизусть. Годовой творческий цикл

Артур тоже не был чересчур разговорчив, как бы не всегда понимая по-русски. Про Ивана он ничего не знал.

– А Павел Петрович?

– Отошел отец Павел, – вздохнул Артур.

– Как? От чего?

– Он – выпал.

– Как выпал?! Он что, за мной пошел?

– Да нет же! Выпал – и умер.

– Да нет же! Да ладно!.. – Я рассмеялся, вспомнив про «двойное утверждение».

– Он по-настоящему, как мужчина умер… Выпал вина и умер.

Тут до меня дошло, и я заплакал, бормоча про себя оптинскую молитву.

Это был и впрямь наступающий день, и наступал он как враг.

– На, хлебни! – Артур протянул мне фляжку через плечо.

– Не могу! Не буду…

– Почему? Отец Павел закодировал?

Я промолчал.

– Это он умел! – с гордостью согласился Артур. – Меня он раза три кодировал!

– И как?

– Как видишь, прав не лишили.

Миллион Помидоров, конечно, не появился. Я уже заподозрил его в сложной цепи подстав: выходит, это он поджидал меня на склоне, он же стрелял в воздух, он же забрал куртку, чтобы прострелить ее, как улику, он же определил меня в вытрезвитель, он же натравил на меня дознавателя… но, выходит, это он же спас меня на склоне, чтобы я не сломал себе шею, он же освободил меня из клетки, он же достал билет на самолет, на который не было билетов… однако при чем здесь Ваня? Или это тоже только повод выпроводить меня поскорее?

Пассажиры уже пристегнулись, но самолет задерживался со взлетом. Все томились и выглядывали в иллюминатор. Я тоже выглянул…

К борту снова подъезжал трап. За ним ехал «мерседес-600». Стюардесса попросила меня спуститься, внизу меня ждал Миллион Помидоров уже в строгом дорогом костюме, а его охранник стал подниматься по трапу с тяжелой даже для него корзиной.

«Как обмен шпионов…» – усмехнулся я.

Миллион Помидоров снова обнял меня как брата:

– Еле успел! Рынок, сам понимаешь…

Охранник спускался по трапу уже без корзины.

– Там твоим внукам – зелень-шмелень, витамины, чурчхела-мурчхела, сам понимаешь.

– Я тебе еще за билет должен…

– Обижаешь. Ты же ГОСТ!

– ОТК ты прошел, ладно. Что ж ты мне про Павла Петровичасразу не сказал?!

– Чтобы не задерживать. Улететь тебе надо срочно, понимаешь?

– Но почему так срочно?

– Прав был наш общий друг, что в жизни не встречал человека одновременно столь доверчивого и подозрительного, как ты! В двух словах тебе ничего не объяснишь. Мы самолет задерживаем. Впрочем, подождут, – небрежно сказал он. – Секрета тут никакого нет… Ну, не успел. Надо же к похоронам готовиться, сам понимаешь. Что там Павел Петрович про меня наговорил, ты не верь. – Миллион Помидоров тяжело вздохнул. – Отошел он нынче ночью. Уснул сном праведника и не проснулся. Он уже там! – И Миллион Помидоров ткнул пальцем в небо.

Через четверть часа и я был в небе.

Что у Миллиона Помидоров всегда есть тайна, даже если ее нет, это я хорошо помнил. Это и называется интрига… Но на один вопрос он мне все же уклончиво ответил: у Павла Петровича было заболевание, он сам лучше всех это знал, но скрывал. Он уже не мог вставать, и Миллион Помидоров его обихаживал. Но когда Миллион Помидоров обнаружил его поутру, тот был уже умыт и одет в свежую рубашку. Он так же ровно лежал на спине на своем топчане, скрестив руки на бороде. Рядом лежал молитвенник, заляпанный воском, со слегка обгоревшей молитвой на исход души. Страница была заложена погасшей свечой.

Как свечу, он зажал в руках пустую бутылку «коленвала».

Странным мне это не показалось, но все же…

Богу не все равно!

Журнал «Октябрь», 2012 г.

(Памяти моего крестника РБ Сергея (Даура Зантариа) посвящаю. Можно считать это эпилогом «Оглашенных», а также всей четырехтомной «Империи в четырех измерениях». 1960 –2011… я довел ее до сегодняшнего дня и больше в нее не вернусь… А. Б.)

Андрей Битов и Даур Зантария

Утрата

Наталья

Утрата. Слово это становится смыслом, и, за шесть уже лет, смысл этот не только не сглаживается, но лишь углубляется. Не могу написать о чувстве, которое все еще не стало формой, то есть, никак не миновало. Я лучше вам словами скажу, а вы запишите.

Наталья была от природы талантлива и красива, что оставляло мало места амбициям, необходимым для карьеры. Она легко, как взгляды, рождала идеи и проекты, не замечая, как их раздает. Когда ее не стало, тут же всем стало понятно, кого они потеряли.

Так мой московский сын Иван Андреевич (со столичными представлениями о пиаре), приехав проститься с нею, был поражен количеством людей, пришедшей к ней в храм на отпевание. И это не была академическая элита, а сплошь молодежь, студенты и аспиранты. Никто их не сгонял, сами пришли. Плакали. Расхожее выражение «она отдала себя людям» обретало свой неподдельный смысл.

И когда бы я ни оказался на ее могиле в Сиверской, всегда находил свежие цветы, которые она так любила и так умела с ними обращаться: они у нее не увядали, не увядают и сейчас. Всегда кто-то только что был до меня на могиле. Ученики. Те, кто что-то понял в филологии именно благодаря ей. А я-то четверть века ругал ее, что она никак не возьмется за свою главную книгу – о сказке.