Все наизусть. Годовой творческий цикл

Коля ушел безвременно, и мне уже не полюбопытствовать, с какого именно стихотворения начался его мандельштамовский путь. Могу лишь намекнуть, ссылаясь на опыт других (в том числе и свой). Надо учесть, что Мандельштам на несколько десятилетий был запрещенным поэтом, само имя его, как и жизнь, были подвергнуты забвению. Так многие пришли к его стихам через книги Надежды Мандельщтам, вокруг которой сформировался свой избранный отряд их взаимных почитателей. Некоторые пришли к поэту через его лагерную историю, через общество «Мемориал», но и не только… Так во Владивостоке, где погиб поэт, я встретил бывшего секретаря комсомола по идеологии, ушедшего в свое личное мандельштамоведение как в монашество, измерявшего в часах и метрах последний «крестный путь поэта» и с энтузиазмом проводившего по нему экскурсии для избранных. В том же Владивостоке скульптор Валерий Ненаживин впал во всю поэзию Мандельштама по одной лишь строчке, процитированной в случайной книжке (она была закавычена в тексте без указания имени автора, и цензура, по безграмотности, ее пропустила), и скульптор настолько вжился в его поэзию и судьбу, что создал первый в Союзе памятник поэту и зэку.

Кстати, в том же 1998 году, когда я наведывался во Владивосток, Николай Поболь совершил свое главное открытие – «эшелонного списка Мандельштама». Я читал его еще в машинописном виде, как в свое время «Четвертую прозу» и «Воронежские тетради». «Список» потряс меня не меньше. Против фамилии заключенного (кажется, в алфавитном порядке), стояли год рождения и профессия. Мое либеральное представление, что в 1937-м сажали «политических», оказалось опрокинутым: поэт Мандельштам поместился между кладовщиком и колхозником. Сидела вся страна, независимо от поколения, профессии, сословия или пятого пункта. Этим откровением я обязан «списку», полученному в бане из колиных рук. Вскоре мне не хватило здоровья на баню, и я несколько лет не видел Колю.

Не помню, кто мне так пояснил замыленный смысл любви: «Если ты внезапно встречаешь человека и тут же чувствуешь необсуждаемую радость, то это любовь и есть». Я проверял это правило… оно подтвердилось: мышцы лица не врут. Так раскрывалось мое лицо при встрече с Колей – легко! Сейчас, когда вокруг стало так много смертей, я расширяю это правило: «Если при известии о смерти, ты испытываешь не печаль, а досаду и даже злость: как это он посмел помереть до тебя! – то это была любовь. УТРАТА. Один и тот же механизм – неподготовленности, внезапности.

Не успел, недодружили. Чем же он так запал в душу? «Господи! – сказал я по ошибке, сам того не думая сказать»… (такова была моя первая строчка неведомого мне поэта, запавшая в душу, первая молитва сталинского школьника, не ведавшего Писания). Теперь я могу ее вычитать и так: боль утраты близкого человека есть укол воскресения боли по утрате Сына Человеческого.

Март 2013

После Беллы

(Речь на годовщине)

Трудно говорить после Беллиных стихов, даже, когда они звучали из чужого горла6…

Невозможно вернуть человеку то, чем ты ему обязан, когда его уже нет. Это называется скорбь, по-видимому… А скорбь обозначает любовь. Вот, а любовь обозначает маму…

Как можно сказать «мама» про Беллу?..

Мы сверстники.

Но для меня она всегда была загадкой.

Ее стихи не сразу доходили до сознания, не сразу были понятны, хотя сразу завораживали, даже в домашнем кругу. Мне было непонятно, каким образом они доходят до людей. Вот и сейчас, когда слушал, как ее стихи исполняет Чулпан… Я восхищен тем, как это делалось только что, я отдаю должное… <НРЗБ> И я понял, что она умела разделить себя надвое, всегда. Разделить – и отдать свою половинку. <НРЗБ> То, что с ней творилось за письменным столом нам неизвестно, да и ей-то, наверно, не было известно, пока шло вдохновение. <НРЗБ> Когда она первый раз это читала мужу, друзьям, то это была новость!.. Это не было известно ни друзьям, ни мужу, ни ей самой. Потом <НРЗБ> понятно, потом становилось как бы тем, что уже было и прошло, тем, что написано. То, что написано – это прошлое, <НРЗБ>но как расстается поэт с собственным текстом, совершенно непонятно. Но текст начинает жить своей жизнью, живет, иногда переживает поэта. И это считается счастливой судьбой…

С Беллой вот все как-то не так, поскольку Бог одарил ее. Не знаю, в какую очередь каким талантом, но в том числе он одарил ее и голосом, и жестом, и великолепными актерскими данными… хотя она иронизировала, что «назовут меня актрисой»…