Все наизусть. Годовой творческий цикл

Оставим этот разговор
Нетелефонный. Трубку бросим.
В стекле остыл пустынный двор:
Вроде весна. И будто осень.

Стоп-кадр: холодное окно,

Ко лбу прижатое в обиде…
Кто смотрит на мое кино?
А впрочем, поживем – увидим.

Вот радость моего окна:

Закрыв помойку и сараи,
Глухая видится стена,
И тополь мой не умирает.

Печальней дела не сыскать:

Весну простаивая голым,
Лист календарный выпускать,
Вчерашний утоляя голод.

У молодых – старее лист.

И чуждый образ я усвою:
Что дряхлый тополь шелестит
Совсем младенческой листвою;

Что сколько весен, столько зим…

Я мысль Природы понимаю:
Что коль не умер – невредим.
Я и не знал, что это знаю.

Вот стая вшивых голубей,

Тюремно в ряд ссутулив плечи,
Ждет ежедневных отрубей
(Сужается пространство речи!) —

И крошки из окна летят!

Воспалены на ветке птицы:
Трехцветный выводок котят
В законных крошках их резвится.

Вот – проморгали утопить —

И в них кошачьей жизни вдвое:
Проблема «быть или не быть»
Разрешена самой собою.

Их бесполезность – нам простят.

Им можно жить, про них забыли…
И неутопленных котят
Подобье есть в автомобиле:

Прямоугольно и учтиво,

Как господин в глухом пальто,
Среди дворовой перспективы
Стоит старинное авто.

Ему задуман капремонт:

Хозяин в ясную погоду
Не прочь надеть комбинезон…
В решимости – проходят годы!

Устроился в родном аду!

Ловлю прекрасные мгновенья…
В какую ж ж… попаду
Я со своим проникновеньем?!

Котятам сразу жизнь известна,

Авто не едет никуда,
Соседу столь же интересно
Не пожинать плодов труда…

И мне – скорей простят небрежность,

Чем добросовестность письма;
Максимализм (души прилежность)
Есть ограниченность ума

И – помраченье.

Почернели
На листьях ветви. Лопнул свет.
Погасла тьма. И по панели
Пронесся мусор. И – привет!

В безветрии – молчанья свист,

Вот распахнулась клетка в клетке,
И птицы вырвались, как хлыст,
Оставив пустоту на ветке.

Двор воронен, как пистолет,

Лоб холодит прикосновенье…
И тридцать пять прожитых лет
Короче этого мгновенья.

И в укрощенном моем взоре —

Бесчинство ситцевых котят,
И голуби в таком просторе
С огромной скоростью летят.

Отнесемся к этому не как к стихам, а как к зарисовке. Сквозь нее мне сейчас видно, что наш узкий двор-коридор на протяжении своих ста метров мало изменился внешне, но изменился внутренне, как вся моя неописуемая Империя за последние четверть века. Я как раз смотрю в то же окно из того же окна. Перспектива очистилась. Вижу насквозь. Там, в тубусе подворотни, по Невскому идут одни ноги, без голов. Все геометрически и исторически точно.

Пока все были еще живы… Деревья долго сопротивлялись, но и они погибли от пыли строившегося между нами «Стокманна», а после них и сама Инга, за роскошным письменнным столом которой, за которым она никогда не писала (но не могла дать пропасть ему на помойке), я сейчас сижу, пытаясь записать этот давно выношенный, перезревший текст. Сижу и вижу.