Все написанное мною

В мае 1926 года Борис Константинович с паспортом паломника совершит путешествие на гору Афон. Здесь он проведет семнадцать дней, которые назовет незабываемыми. В Париж вернется с черновыми набросками книги „Афон“, которую завершит и издаст через два года. Она продолжает его художественное и философское освоение проблемы духовности, но не с точки зрения религиозной, а с позиции общечеловеческого познания этого высшего проявления нравственности, духовного как средоточия этического и эстетического опыта человечества. Без малого через десять лет Зайцев уходит в новое дальнее странствие, теперь уже на Валаамские острова в Карелии, в знаменитый русский монастырь, тогда еще действовавший. А через год в таллиннском издательстве „Странник“ выходит его книга-раздумье, книга-путешествие „Валаам“, завершившая его философско-публицистический триптих о русской духовности (он будет издан посмертно в Нью-Йорке в 1973 году).

„Ни в одной книге Зайцева, — справедливо отметит Георгий Адамович, — нет намека на стремление к иночеству, и было бы досужим домыслом приписывать ему, как человеку, не как писателю, такие чувства или намерения. Но тот „вздох“, который в его книгах слышится, блоковскому восклицанию не совсем чужд (имеется в виду строфа Блока:

„Славой золотеет заревою монастырский крест издалека.
Не свернуть ли к вечному покою?
Да и что за жизнь без клобука!“

— Г. П.), — вероятно, потому, что Зайцев, как никто другой в нашей новейшей литературе, чувствителен к эстетической стороне монастырей, монашества, отшельничества. Ничуть не собираясь „бежать от мира“, можно ведь признать, что есть у такого бегства своеобразная, неотразимая эстетическая прельстительность…“[42]

Во все годы зарубежья Борис Константинович Зайцев ведет жизнь труженика, преданно служащего русской литературе: много пишет, активно сотрудничает в журналах и газетах, выступает на литературных вечерах, диспутах, научных конференциях. Русский Париж празднично отметил 25-летие его литературной деятельности. В „Последних новостях“ появляются статьи о нем К. Бальмонта, М. Осоргина, П. Милюкова, а в „Литературных новостях“ — очерк Алексея Ремизова под многозначительным названием „Юбилей великого русского писателя“.

Несмотря на славу и признание, живет он, как и друг его Бунин, скромно, в постоянной нужде. Однако спокойствие, трудолюбие и жизнелюбие никогда не покидают его. Одну из ранних новелл он так и назовет „Спокойствие“, ибо, как всем своим творчеством утверждает Борис Константинович, это главное для человека состояние души. Не случайно вещь эта у него выплеснулась словно на одном дыхании. „Спокойствие“, по мнению его критиков, — настоящий шедевр. „Его импрессионистическая техника достигает тут виртуозности… — не без оснований утверждает, например, Е. А. Колтоновская и далее объясняет: — Философия рассказа — спокойствие, просветленный оптимизм, еще более законченный, чем в „Аграфене“. Люди тоскуют от неудовлетворенности, страдают, иногда ослабевают в борьбе, но не посягают на отрицание жизни. Они верят в жизнь и поддерживают друг в друге эту веру. Таково общее настроение“[43].

Это „общее настроение“ спокойствия, тотальной умиротворенности, несмотря на житейские невзгоды и бури, бушующие вокруг человека, не устает художественно исследовать Зайцев, начиная с самых ранних вещей и кончая своей последней новеллой „Река времен“. И вдруг эта, казалось бы, раз и навсегда избранная творческая стезя на какое-то время обретает новый поворот — Зайцев обращается к жанру художественной (беллетризованной) биографии. Неожиданно ли? Борис Константинович всю жизнь размышляет о судьбе писателя в обществе и в той или иной форме выражает свои художественные позиции, обнажает свои литературные пристрастия: им написаны и опубликованы многие десятки мемуарных и литературнокритических статей, эссе и очерков. Только малая их часть собрана и издана в двух книгах — „Москва“ и „Далекое“. Остальное остается в подшивках газет и журналов — ценнейшие документальные и художественно-публицистические свидетельства эпохи, созданные рукою яркого мастера и глубокого мыслителя.

22 декабря 1928 года Г. Н. Кузнецова в „Грасском дневнике“ записывает: „Илюша написал И. А. (Ивану Алексеевичу Бунину. — Т. П.), что они задумали издавать художественные биографии, как это теперь в моде. И вот Алданов взял Александра II, Зайцев — Тургенева, Ходасевич — Пушкина. И. А. предлагают Толстого или Мопассана“[44]. А в 1929 году журнал „Современные записки“ (в № 30) уже официально известил своих читателей, что намерен опубликовать следующие художественные биографии: Бунин — о Лермонтове, Алданов — о Достоевском, Ходасевич — о Пушкине и Державине, Цетлин — о декабристах. Однако задуманное осуществили только Ходасевич, Цетлин и Зайцев.