Все народы едино суть

То одну, то другую девушку воины волокли по вечерам в свои шатры, глумились над ними.

В толпе пленниц всегда стояли рыдания. Несколько девушек покончили с собой, не убоявшись грозной мести, ждущей самоубийцу. Сита решила поступить, как они.

Лучше предстать перед взором грозного Ямы, чем терпеть такой позор.

Но тут начались бои. Мусульмане несколько раз штурмовали Кельну и наконец взяли город. Город спалили. Пленных прибавилось. Войска тронулись дальше, а Ситу и часть других девушек погнали с отрядом вестников в Бидар.

Этот рассказ потряс Никитина. Ему хотелось как-то помочь Сите, заставить её забыть горе. Но заботы Афанасия оказывались подчас неуклюжими и лишь растравляли душу юной индуски.

Так получилось с ожерельем, купленным Афанасием в подарок девушке. Ожерелье это — из позолоченной бронзы — понравилось Никитину тонким рисунком листьев, сплетённых мастером в длинную гирлянду.

Никитин думал, что Сита обрадуется подарку: ведь индийские женщины так любили украшения, но она словно онемела.

Розовые губы беспомощно задрожали, глаза наполнились влагой… Кто же знал, что у её матери было похожее ожерелье?!

С досады он швырнул неудачный подарок на землю, но девушка со стоном бросилась за ним, подняла, а потом, побледнев, решительно надела на шею.

Он часто заставал Ситу в слезах. Подружившаяся с ней Джанни сказала: девушка мучается, считая себя виновницей гибели близких.

— Убеди её в том, что она не виновна! — просил Афанасий.

Джанни опустила подведённые глаза и ничего не ответила.

Рангу оказался покладистей жены, хотя признался Афанасию, что не может оправдать Ситы: незачем ей было молиться об избавлении от жениха. Она шла против воли родителей, против воли богов, вот и наказана…

— Её мучили, она же и виновата? — зло усмехнулся Афанасий.— Чудно вы рассуждаете… Ну хорошо. Не оправдывай её. Но скажи ей от меня — она не виновата.

— Твои слова я передать могу.

Выслушав Рангу, Сита еле смогла прошептать: «Он добр…» — и снова заплакала.

Это становилось мучительным. В доме словно покойник появился. И тем горше Афанасию было отчаяние Ситы, что он с каждым днем убеждался: эта девушка дорога ему.

Сначала он пытался скрыть от себя истину, твердил себе, что в нём говорят жалость к ней и простое любопытство. Но он лгал себе.

Подумать о возвращении Ситы в её деревню, о её старом женихе значило на целый день лишить себя покоя.

По ночам он прислушивался к её дыханию в соседней комнате. Голова пылала. Губы пересыхали. Страшным усилием воли он заставлял себя не думать о том, как близка она…

«Невозможно! — повторял он.— Невозможно. У неё другая вера, другая жизнь. Я не дам ей счастья. А горя она видела довольно…»

Тогда приходила безумная мысль: увезти Ситу с собой, научить христианству, взять в жёны.

В Твери он бы за неёе постоял. Да нужен ли он ей? И вынесет ли она разлуку с родиной, тяжкие дороги до Руси, привыкнет ли к чужой земле?

Сомнения одолевали его. Он пристально следил за девушкой, стараясь рассеять их, но лишь больше запутывался в противоречивых чувствах и мыслях.

Сита через Джанни попросила разрешения устроить в доме алтарь, достала фигурку Шивы, поставила в алтаре, завела обычай мыть Афанасию ноги.

Это вызывало раздражение Хасана. Между ним и девушкой росла вражда, хотя дело не шло пока дальше холодного молчания и пренебрежительных взглядов.

Как-то на улице старик нищий из касты мусорщиков не отошёл вовремя с дороги, засмотревшись на Афанасия.

Гневный окрик Ситы поразил Никитина. Девушка трепетала от негодования и обиды. Мусорщик быстро исчез.

Никитин попытался говорить с Ситой. У него самого неприкасаемые вызывали сострадание. Ему пришлось уже видеть, как дети этих несчастных роются в коровьем помёте, отыскивая непереваренные зерна, чтобы съесть их. Но Сита ничего не хотела знать.

— В моей деревне сжигали хижину, которой касалась хотя бы тень неприкасаемых! — твёрдо сказала она. Спорить с ней было бесполезно. Это значило лишний раз опечалить девушку.

«Нет! Чужая! — решал Афанасий.— Чужая!»

И вдруг ловил её боязливый, словно ждущий чего-то взгляд, и все решения сразу казались поспешными… А время шло. Внезапно в Сите что-то переменилось. Раньше боявшаяся людей, проводившая дни в уединении за вышиванием, она теперь часто бросала работу, убегала в садик, принималась дразнить попугаев; приходя к Карне, спешила к малышу Джанни, возилась и визжала с ним, весело пела песни.

Эти вспышки сменялись ещё более глубоким отчаянием. Афанасий совсем потерял голову. Однажды он не выдержал, выдал себя.

Как-то Сита ушла одна, чтобы помочь жене камнереза в домашних делах. Приближался вечер. Афанасий заметил, что воздух стремительно голубеет. Он вышел в сад. Хасан возился с цветами. Никитин помог ему полить розы, всё время прислушиваясь к затихающей улочке. Потом бросил лейку, стал бесцельно бродить меж пальм. Сумерки сгущались. В темнеющем небе плыл над минаретом месяц. Зажигались крупные, яркие звёзды… Афанасий нашёл большой семизвёздный ковш Лося. Он стоял низко, переливаясь загадочно и тепло, не по-русски.