Все народы едино суть

Армия вошла через восточные ворота города. Ряд за рядом, длинной вереницей тянулись через Бидар под гром барабанов, вой флейт и труб, под ликующие крики мусульманского населения разукрашенные цветными попонами, отделанными каменьями, лентами, ремнями слоны, верблюды, кони, шли в легких кольчугах копейщики, лучники, метатели из пращи, качались в высоких седлах одетые в тяжёлые доспехи конники. Провезли на верблюдах пять медных пушек, протащили катапульту. На сорока мулах везли добычу Махмуда Гавана, целый караван верблюдов нёс вьюки с подарками султану.

И намного впереди этого кичливого шествия, отрезанный от остальной армии и народа конной стражей, медленно ехал неестественно прямой старик в зелёной чалме. Великолепный белый арабский жеребец под простым кожаным седлом, в простой ременной сбруе легко нёс сухое тело наездника за широким зелёным знаменем, которое везли перед ним двое пышно одетых военачальников.

Махмуд Гаван был узколиц, темнокож, его большие глаза под изломанными к вискам седыми бровями глядели на знамя.

Два дня ликовал Бидар. Возвращение войск совпало с улуг-байрамом, великим магометанским праздником. В этом видели особое предзнаменование. По городу так и летели слухи об избранности первого везира, о его счастливой звезде, которая взошла, чтоб разлить свет ислама по всей вселенной. Из уст в уста передавали о посещении Махмуда Гавана султаном и его матерью, о неслыханном даре, который принес везир султану. Утверждали, что малик-ат-туджар положил к ногам султана тридцать золотых блюд с драгоценными каменьями, а каждому из спутников султана дал по десять таких же блюд. А на любом блюде мог бы уместиться жаренный целиком баран! Захлебываясь, говорили, что мать султана назвала Махмуда Гавана братом, что ему пожалован высший титул «князя мира», новые земли.

Хазиначи Мухаммед по этому поводу долго распространялся о бескорыстии великого везира, рассказывал о его трудной и честной жизни. По словам хазиначи, малик-ат-туджар происходил из знатного гилянского рода, впавшего в немилость из-за того, что его люди всегда стояли за правду. Вынужденный бежать из Гиляна Махмуд много лет скитался по Персии и Египту, всюду учась наукам и поражая мудрецов глубиной ума и пытливостью. Двадцать лет назад он попал в Индию, приглашённый дедом нынешнего султана занять место в его диване.

Но очень скоро Махмуд Гаван затмил других придворных.

Именно ему принадлежала мысль создать вместо четырёх тарафов восемь. Это сразу укрепило власть султана, подорвав могущество старых тарафдаров.

И всю жизнь Махмуд Гаван служил, мол, одному — делу укрепления власти пророка на земле, делу просвещения тёмных кафиров, не желавших объединяться с мусульманским государством. Это и вознесло его на такую высоту.

— Ты видел, как он прост, как не любит пышности! — захлёбывался хазиначи.— Не зря его зовут верной опорой трона!

— И войск у него много?

— Двадцать тысяч!

— А у старых тарафдаров?

— У каждого не больше десяти.

Никитин усмехнулся:

— Коли так, можно и в простую сбрую коня обрядить.

Хазиначи прищурился:

— Так шутить я не советую.

— Ну, я без чужих советов жить привык,— ответил Никитин, которого задел высокомерный тон Мухаммеда.

Два дня ликовал Бидар, а на третий день наступило похмелье. Вышедший утром за водой Хасан вернулся с новостью:

— Ходжа, малик-ат-туджар запретил своим воинам продавать камни!

— Как так?

— Запретил! Весь город говорит об этом!

Афанасий боялся поверить ушам. Но Хасан сам ничего толком не знал, и Никитин стал собираться на рынок. Он ещё не кончил трапезы, как в дверь постучали. Какой-то торговец спрашивал его.

— В чём дело? — наскоро проглатывая рис, бросил Афанасий.

Приземистый, короткошеий торговец, низко кланяясь, сказал, что ему указали на Афанасия как на человека, имеющего камни. Не продаст ли он часть?

— Нет! — сказал Афанасий.

— Я дам хорошую цену. Очень хорошую.

— Нет.

Спровадив незнакомца, Афанасий засмеялся.

— Почуяли! Ну, теперь набегут!

Базар клокотал. Наехавшие со всех сторон скупщики метались с растерянными, озабоченными лицами. За агаты и сердолики давали уже втрое против цены, за которую Афанасий купил их всего несколько дней назад. Оказалось, воинам запрещено было под страхом казни продавать свою добычу торговцам. Малик-ат-туджар объявил, что купит все камни сам.

«Ну и ловок бескорыстный везир! — подумал Никитин.— Здорово нажиться решил».

Неожиданная удача окрыляла. Никитин решил выждать день, пока рынок истощится, а затем продать излишек камней.

Он вернулся домой в самом бодром расположении духа. В сенцах увидел красный кожаный щит. Хасан улыбался. А в покое, уставив руки в бока, широко ухмылялся Музаффар.